Красная река, зеленый дракон

Только лишь в конце 1945-го, тайно, осенью, он приехал в Карташевскую вновь. И целую неделю провел на Дачной, силясь обуздать разъяренные, неспокойные невидимые токи, вырывавшиеся на свободу. Оказалось, что теперь разлом Тени обрел некое подобие разума – стал частью Дель-Фаббро. Или Дель-Фаббро стал им. Тогда Бадмаев еще не знал, как это произошло. Ухав в юности из родного улуса, он не имел возможности спросить у кого-то, как бороться с подобного рода вещами. Приходилось действовать наугад, всеми силами сдерживая мертвеца. Цеплявшегося за остатки своего прежнего существования, не имевшего никакого желания растворяться в потоке бурлящей темноты. Именно тогда он впервые услышал про Ordo Viridis Draconis. Словно эхо той древней веры, что когда-то исповедовала его семья. Даже не услышал, а ощутил где-то в глубине души, что Кузнецу известно это словосочетание. Призрачное сознание мертвеца вкладывало в него совершенно иной смысл, нежели тот, что имело оно когда-то у обитателей бурятских степей.

На востоке это название звучало иначе – луу ногоон. И переводилось как «дракон цвета молодой листвы».

Когда-то пришедшей в черное запределье из сознания самого Бадмаева, этот образ стал для Ансельмо синонимом древних рыцарских орденов Вестфалии. Подкрепленный латинским, слившимся со странной тягой немца к славянскими традициями. Так же, как для краеведа, школьного учителя, Медведева они превратилась во что-то таинственное и древнее, способное дать власть над миром и бессмертие, подпитанное старыми книгами и статьями из Интернета. Петр Александрович стоял в начале этой цепочки искаженных образов. Но, он уже и сам не знал, в начале ли, ведь могло случиться и так, что род Зеленого Дракона тоже воспринял некие, древние, отголоски, пронесшиеся по темной реке Тени в незапамятные времена, и вынырнувшие однажды в весенней степи, в сознании кого-то из его предков. Тени было совершенно безразлично, что позволяет ей становиться сильнее, какие образы возникают на ее поверхности. Дом, а точнее – то, что находилось на его месте, впитал в себя мысли того Жамсарана, которым когда-то был постаревший теперь Бадмаев. И не смог предложить своим, новым, слугам чего-либо, кроме этого.

Зеленый дракон сбросил шкуру. Стал своей противоположностью. Но это Бадмаева не пугало, так как он совершенно точно знал, чем является Ordo Viridis Draconis на самом деле. Он являлся ничем, пустотой бесчисленных зыбких образов, которых на самом деле нет, существовавших здесь с самого начала. Необходимый для функционирования Вселенной круговорот этих образов вечно втягивал в себя новые формы. Но никогда не мог утолить своей жажды. Зияющая воронка вечно оставалась пустой.

Так прошло еще несколько лет. Петр Александрович ощущал, что слабеет. Через двадцать лет после своего возвращения в Карташевскую, купив под видом своего собственного внучатого племянника одну из дач на самом краю поселка, у железной дороги для того, чтобы как можно реже оставлять без присмотра Матвеевский дом, Бадмаев встретил цыган. Табор рома проходил через поселок. Высокая темноволосая цыганка, на вид немногим моложе Петра Александровича, остановилась однажды на улице, и всматривалась в темное, обветшавшее здание, шепча что-то толпе окружавших ее мужчин в кожаных жилетах и женщин в разноцветных юбках. В те времена цыгане еще одевались именно так. Бадмаев подошел к ним. И после этого между охотниками на мулло и стареющим бурятским лекарем, пережившим несколько царей, войн и государств, был заключен договор. Собрав последние силы, Бадмаев помог Мирэле, бабке Шофранки, призвать в Карташевскую Солнечный Дом, Кхама Кере, мифическое убежище цыганского народа, расходившееся лучами из центрального зала, находившегося по легенде где-то на их первоначальной родине. Но до центра лабиринта Солнечного Дома не доходил еще никто.

Цыгане видели в Матвеевском доме одно из множества проявления тех сил, с которыми их род боролся на протяжении многих тысячелетий. Конечно, не все, а те из табора Мирэлы, кто знал, для чего каждое летнее солнцестояние точатся рябиновые колья и зачем женщины собирают зерна дурмана на колхозных полях в начале каждой осени. Бадмаев видел в цыганах возможность хоть кому-то передать опеку над тем сумрачным, получившим воплощение после Второй Мировой ужасом, что когда-то выпустил в наш мир старый математик Карташевский. Этот союз неизменно существовал много лет.

Однажды, в момент очередного пробуждения Тени, Бадмаев решил, что кто-то должен занять его место хранителя разрывов Антарабхавы. Не только для того, чтобы на как можно боле долгий срок запечатать разрыв Тени. Но и затем, чтобы убрать все последствия необдуманного поступка Карташевского. Разговоры цыган стали слишком тревожными. Рома говорили о том, что на других концах выходов из Солнечного Дома мулло становится все больше. А значит, нужен кто-то, кто сможет противостоять им точно так же, как это делал в свое время сам Бадмаев. В тот год Петру Александровичу исполнилось 212 лет.