Красная рябина

— А-а, — засмеялся и Митька, — просто вспомнил, где-то я читал, что в Китае в древности наказание такое было — за косу подвешивать. А Тайку разве подвесишь — у нее и кос-то порядочных нет.

Над рекой горбатым мостом перекинулась радуга.

— Видишь, какая красная полоса, шире всех? — спросил Вовка.

— Ну?

— Бабка говорит, что это к хорошей погоде. А вот если синяя широкая, то к ненастью.

— Жалко, я своей бабки не помню, тоже, наверное, всякого добра знала.

— Наверное, — искренне посочувствовал Вовка другу и стыдливо порадовался, что у него-то есть бабушка.

После дождя удилось плохо, да и время уже близилось к вечеру. Стали собираться домой.

Митька резвился сегодня, как маленький. Честно говоря, наскучал он без Вовки, да и мысли были всякие нехорошие. А сейчас все было, как раньше, и то, что говорила тогда Тайка, казалось не больше как брехней, вредным делом рыжей чучелы. Забыл он, что ли, какая она?

Он нацепил на крючок рыбину и стал поддразнивать Мурца: как только Мурец прицеливался схватить ее, он дергал удочку высоко вверх, и Мурец делал уморительные прыжки вслед за ней. Он изгибался, как заправский акробат, как дрессированный морской лев, и время от времени поглядывал на Митьку — так ли я делаю?

И вот, когда он волчком стал кружить за вращающейся удочкой, Митьке пришла одна удачная мысль.

— Ну, чучелка, держись.

Он поделился ею с Вовкой. Тому эта идея тоже пришлась по вкусу, и ребята, довольные, принялись обсуждать ее.

* * *

Чтобы их не было видно с дороги, они спрятались в кустарнике, ограждающем теть Пашин участок. Длинная капроновая леска, прозрачная и слегка припорошенная пылью, совсем незаметно протянулась от них к дереву по ту сторону дороги. Пока что она лежала на земле, ждала своего часа.

По леске, не заметив ее, проехал велосипедист, протопал со станции машинист Павел. И наконец показалась Тайка. Шла быстрым, очень подходящим шагом.

Когда она подошла совсем близко, мальчишки рванули леску, и Тайка по-цирковому перекувыркнулась и шлепнулась на землю. Ее разинутый рот, вытаращенные в испуге, ничего не понимающие глаза рассмешили ребят. И хотя они договорились скрыться потихоньку, чтоб она не знала, на кого ябедничать, они все-таки не выдержали и расхохотались.

Тайка увидела их и первое что она сделала — торопливо одернула задравшееся платье.

Митька поразился — она это сделала точь-в-точь как его мать, когда однажды при нем нечаянно поскользнулась на глинистой дорожке. И сразу стало не смешно. Даже кисло. Он толкнул в бок еще хохотавшего Вовку: «Пошли».

Тайка ли пожаловалась, или видел кто — рассказал матери, — только вечером она накинулась на него. Он и не помнит, чтоб видел мать когда-нибудь такой злой.

— Что тебе сделала эта несчастная девчонка? За что ты ее мучаешь? Возьму вот хворостину да, как маленького, отстегаю.

Митька аж задохнулся от такой несправедливости.

— А ты знаешь, что она про тебя болтает? Знаешь? Знала бы, так не заступалась. Она говорит, что ты замуж за дядю Никифора выходишь, вот!

С матери сразу слетел злой вид. Она стихла, сникла. Повернулась, стала убирать на столе.

— Разве я такая старая, что мне замуж нельзя? — вдруг негромко спросила она.

Значит, это правда! У Митьки закачалось все перед глазами. Значит, не зря люди болтают, и Тайка совсем не виновата?

— В город захотела, на чужие денежки прельстилась? — не помня себя, закричал он.

— С ума сошел? — закричала и Наталья. — Какие деньги? Опомнись!

Митька знал, что это неправда, но остановиться не мог.

— Можешь куда хочешь ехать, раз ты такая, а я никуда отсюда не поеду. Сам себе заработаю.

Он выскочил из избы, так грохнув за собой дверью, что в избе тонко и жалобно заныли окна. Наталья выбежала за ним, но его уже не было видно. Напрасно она кричала, звала его; Митька не отзывался.

Он лежал в самом углу сеновала и захлебывался от мучительного плача. Митька сдавливал глаза кулаками, щипал себе щеки, но горе было так велико, что ничто не могло помочь отвлечься от него.

Его мать, которую он так любил, которой гордился, оказалась самой простой обыкновенной женщиной. Плохо ей было с ним, с Митькой? Ей еще муж понадобился. А люди-то что скажут? Кто знает, может, Тайка и не соврала на этот раз, может, правда разговоры ходят, что его мать на легкий хлеб прельстилась. Да и с Вовкой как теперь быть? Был просто другом, а теперь кто? Брат?

Зачем ему какой-то брат нужен? Мать, глядишь, еще его и любить больше станет: муженьку угодить захочется — смотри, мол, как я твоего сыночка люблю. Митька, представив себе все это, заревел прямо в голос. И тут на него навалилось теплое, мягкое, и материнский голос что-то забормотал, зашептал, а такие знакомые шершавые и родные руки стали вытирать ему лицо, гладить волосы. Митька заплакал еще громче, но уже с облегчением, с отрадой, чувствуя, как со слезами отходит его горе. А мать, как девочка, шмыгала носом, роняла ему на лицо горячие слезы и прерывающимся голосом уговаривала его.

И когда оба отплакались, мать сказала: