Красная рябина

В лесу быстро разбрелись по сторонам, только изредка перекликались, чтоб не растеряться. Но как ни караулила Тайка братишку, все-таки он где-то да отстал.

Тайка изодрала себе горло, пока кричала его, а когда нашла ничего не слышащего, увлеченного дятлом, сорвала крапиву, чтобы хорошенько отстегать неслуха, но тут появился дядя Никифор, Вовкин отец.

— Не тронь, малый еще.

— Житья мне от него, постылого, нету, только и гляди за ним. Думаете не надоело?

— Ну хочешь, я за ним глядеть буду?

— Кому охота с таким глупым связываться, — проворчала неповерившая Тайка, — за ним глаз да глаз нужен.

— Не беспокойся, мы с ним вместе будем. Вон тут сколько интересного, — повел он кругом головой. — А грибы успеются, наберем. Правда, Юра?

— Правда, — кивнул мальчик.

Тайка, довольная, что избавилась от мороки, убежала.

А когда собрались все вместе, чтоб идти домой, дядя Никифор еще и похвалил ее:

— Вон каких маленьких да крепких набрала. Да и корзина больше всех. Давай понесу, тяжело небось.

Тайка стеснялась, не отдавала корзину, но дядя Никифор отобрал, понес две — свою и ее.

— А ты у Юры возьми.

— Я сам, — не захотел тот.

— Сам так сам. Правильно, по-мужски, — похвалил дядя Никифор.

Вовке не нравилась отцовская забота о Тайке, а Митька и совсем скис: он был уверен, что набрал грибов лучше всех и больше всех, а нахвалили Тайку. Ишь как рассиялась!

И никто из них не заметил — ни Вовка, ни Митька, — что, когда дядя Никифор поскользнулся у ручья и, чтоб не упасть, смешно замахал руками, Тайка не засмеялась, а, наоборот, кинулась, чтоб помочь ему.

Дядя Никифор любил петь. Он то и дело командовал:

— Запевай!

И сам запевал какую-нибудь песню. Ребята петь стеснялись, и только Юрочка подхватывал своим тоненьким слабым голоском. Он знал много песен, которые передавали по радио. Одну песню подхватила и Тайка. Но только потому, что дядя Никифор и Юрочка неправильно запели ее.

— А как правильно? — спросил дядя Никифор.

Тайка негромко запела.

— Верно, молодец.

И Тайка повела песню, чтоб они не сбивались.

Митька с Вовкой, хмурые, топали сзади. Они натужно пытались завести какой-нибудь разговор, чтоб не думали, что им плохо. Но разговор, как нарочно, не клеился.

Дома Вовка сказал отцу, что Тайка вредный человек, что с ней никто не дружит и что он не понимает, чего отец нашел в ней.

Отец внимательно посмотрел на него.

— Человек как человек, никакой вредности в ней не заметил. А вот в тебе, по-моему, малость есть.

Вовка обиделся и не стал больше разговаривать.

А Тайка, словно ей здесь медом намазали, то и дело теперь прибегала к ним. И каждый раз у нее была какая-нибудь забота.

— Бабань, мамка наказала спросить, вам куда завтра велел бригадир?

— Дядя Никифор, я завтра на станцию бегу, вам папиросок не надо?

И не сразу уходила, все чего-то выжидала.

А потом и вовсе осмелела, приходила, спрашивала:

— Дядя Никифор, вы сегодня песни играть не будете?

Отец иногда вечерами вытаскивал старую дедову гармонь, наигрывал, сидя на крыльце. Тайка стояла в сторонке, слушала.

— Садись, — приглашал отец.

И Тайка скромненько садилась на краешек ступеньки, рядом с отцом. Вовка в таких случаях демонстративно уходил в избу или шел к ребятам. Он никак не мог понять, чем приворожила отца Тайка. Вдвоем с Митькой они пытались честно разобраться в этом: искали хорошее в этой ехидне. Поет, что ли, хорошо? Да нет, голос противный, скрипучий. Смирная? Так неужели отец не видит, что она только перед ним такая?

В общем, сумела Тайка непонятным образом влезть в душу к человеку. Хитрая проныра. Как бы от нее беды отцу не было. Ребята отпугивали Тайку, дразнили ее, пробовали на пускать к дяде Никифору. Но Тайка плевала на них, ни стыда, ни совести, и продолжала свое — таскалась за дядей Никифором и в лес, и на рыбалку, да еще не одна — со своим Юрочкой, хотя дяде Никифору и приходилось с ним возиться.

А сам дядя Никифор только сердился на них, когда они говорили про то, какая Тайка есть на самом деле. Не верил ничему, их же еще и стыдил.

— Человек как человек, не хуже вас, а может, в чем и получше.

И тогда Митька предложил:

— Давай разоблачим ее.

— А как? — уныло поинтересовался Вовка.

— Придумаем что-нибудь. На то и голова на плечах, чтоб придумать.

И в один из вечеров «песни и пляски», как прозвал Вовка Тайкины с отцом посиделки, они явились во двор таким образом: Митька деликатно поддерживал Вовку, а тот громко охал, хромал, и вид у него был самый разнесчастный.

По всем правилам Тайка должна была обрадоваться этому. И тогда бы отец сразу увидел, какой вредный человек есть на самом деле эта Тайка. А она и вправду вскочила, подбежала к ним, быстро оглядела Вовку заблестевшими глазами.

— Ногу, что ли, сломал? Где тебя угораздило?

Отец заспешил к ним. Вышла из коровника и бабушка.

Вовку бережно усадили на ступеньку. Бабушка одернула рукава, сняла фартук.

— А ну, дай погляжу. Я в молодости хорошей костоправкой была.

Вовка почуял неладное, когда бабушкины руки стали оглаживать его ногу.

— Здесь болит? Или здесь? Говори, не бойся, не укушу.

— Да вроде бы… и не очень болит.