Красная роса

В пути он услышал, что на днях возле деревни Ишимбай — «вон, в пяти верстах от тракта», указал ему попутчик — ударила девонская нефть.

Он решил посмотреть и свернул с тракта влево.

На подходе к деревне он увидел вышку и черную струю, бьющую в небо. Вокруг стояла толпа.

Он подъехал. Мощный фонтан, взорвав степь, словно снимал старое представление об этой земле… Сергей разглядывал теперь лица людей. Они, вытянув шею, запрокинув головы, зачарованно глядели на этот фонтан. И Сергею почудилось, что башкиры смотрят не на фонтан, а на небо, которое увидели впервые. Нет, не чудилось, а действительно было так: ведь это была радость приобщения к высшим свершениям человеческого разума.

«Вот это и есть тот переход из одного состояния в другое, который я хотел видеть…» — подумал он.

Сергей и не заметил, как въехал в Ибряево. Уже смеркалось.

— Долго же ты… — встретила его Тоня, когда он вошел в комнату.

Она была в том сером костюме, который очень шел ей, делал ее обаятельно собранной — такой, какой он встречал ее в Москве.

Сдерживая волнение, он только стиснул ей руку.

— Как обещал.

— Уже приходили несколько раз. Ждут, — сказала Тоня, собирая на стол.

— Значит, идем в театр, на премьеру. — Он снял шубу и, приглаживая волосы, бегло взглянул на себя в зеркало и увидел улыбчивые серые глаза, короткие брови, чуть заостренный подбородок. «Лицо, что не долго помнится», — отметил он. Нос никуда не годился: обмороженный, он сейчас лупился. «Да ничего, я уже женатый».

Они сели ужинать.

— Хорошо зажарена! — заметил Сергей, с удовольствием уминая картошку. — Из пустяка ты можешь делать чудо.

— Достал бы мясо — бифштекс бы сделала.

— Не обессудь, не могу, — отозвался Сергей.

И подумал: «Как быстро все скакнуло в цене вверх: пуд ржаной муки дошел до ста пятидесяти рублей, картошка — до тридцати! Хлеб получаем с перебоями».

— Говорят, зайцы по пяти рублей. Надо будет налечь на зайцев.

— Терпеть не могу зайчатину, — сказала Тоня.

— С голоду не пропадем… Писем не было?

— Молчат. Славка, что ли, заболел…

— Завтра получка. Вышли им сколько нужно.

Они помолчали. Но в молчании теперь не было натянутости. Стало легче и разговаривать и встречаться взглядами.

Жизнь, словно утомленная от ударов и метаний, пошла спокойным и ровным шагом. Сергей быстро привык к положению женатого человека.

Сначала он удивлялся: «Почему же она не уехала? Решила остаться?»

Но как-то однажды она уронила: «Человек слаб к доброте, это надо понимать…»

В словах этих он уловил что-то от благодарности, и в то же время в них была необъяснимая грусть.

Сергей никогда не навязывал Тоне свою волю. Наоборот, во многом он подчинялся ей: в житейских вопросах он считал ее более опытной.

Самым мучительным для нее становились длинные вьюжные вечера, когда мир невольно замыкался в четырех стенах. Тогда она молча вздыхала. Правда, и в ясные дни она не особенно сияла. Никогда больше не бывала самозабвенно пылкой, как в те августовские дни. Однако Сергей верил: того, что есть у него, хватит на двоих, и со временем своей любовью он все равно покорит ее…

Через четверть часа они были в клубе за кулисами. Все лихорадочно готовились к выходу. Сергей еле признал переодетого и загримированного Садрыя. Трудно было узнать и Васю, и Ягду, «Другие и вовсе не узнают», — улыбнулся Сергей.

Пройдя на сцену, он через щель занавеса глянул в зал и ахнул: «Мама ро́дная!..» Люди сидели друг у друга на коленях, на подоконниках. Те, что не помещались в клубе, прильнули к окнам с улицы; трещали рамы. Несмотря на мороз, дверь распахнута настежь.

Десятки глаз впивались в свежую стенную газету «Красный гурт» — отныне главный печатный орган совхоза. Вместо обычной «малопитательной» передовицы Сергей написал большими буквами теплое поздравление с Новым годом и началом второй пятилетки. Делали зарисовки с лучших рабочих совхоза.

Не забыли и о сатире и юморе.

Была в газете карикатура на парня-лодыря. К его фотографии подрисовали огромный живот.

— Это не я! — твердил парень, оглядываясь. — Не мое брюхо.

Над ним весело смеялись.

В Ибряеве за всю его историю впервые показывали спектакль-концерт.

А было так. С наступлением зимы начали работать по вечерам кружки полит- и культминимумов. В центральной усадьбе кружок вел агитпроп совхоза Назаров, коренастый мужчина лет двадцати пяти, с брюшком и жестким ежиком.

Однажды на занятия пришел Сергей.

В плохо отапливаемом клубе, все имущество которого состояло из старенького батарейного приемника да испорченного барометра, парни и девчата сидели в полушубках и бешметах. На столе перед сценой тускло горела лампа-семилинейка. В задних рядах царил полумрак. Сергей сел в самом последнем ряду.

Прослушав Назарова битый час, Сергей с трудом понимал, о чем речь, и с удивлением заметил, что этот агитпроп ничем по сути не отличается от того Никиты Петровича, преподавателя обществоведения, которого он знавал еще в Еткульской ШКМ во время практики. Тот так же ловко перескакивал с одной темы на другую.