Красная роса

Уже четыре дня я лежал в яме. Нога у меня все пухла и горела. Я уже наложил ремнем жгут чуть ниже бедра, чтобы опухоль не полезла вверх. Каждый день я слышал где-то голоса, лай собак. Ночами ревел лес, я плакал. Лесники не приходили. Прострельная боль уже схватывала сердце и долго не отпускала. До моего сознания дошло наконец: гангрена! И я решился.

Наступало утро. Я выполз из ямы. Разбинтовал ногу и ужаснулся: она была вся черная. Казалось, не выдержу малейшего прикосновения.

Я достал чудом уцелевший компас. Разбил стекло, взял острую половину… и одним махом провел по ноге сверху вниз. И потерял сознание. Придя в себя, начал выскабливать, выскребать весь гной. Насухо вытерев ногу, кое-как обернул ее тряпками и влез в нору.

Когда появился Ткач, он показался мне привидением. И только услышав его голос, поверил, что это он.

— Ох, умрешь, пан капитан… Умрешь. Что же мне с тобой делать?.. — вздохнул Ткач.

Я не отвечал, голос у меня заглох, только смотрел на небольшой каравай хлеба. Взял его нежно, с любовью… Хлеб! Вот в чем разлит дух человека…

— Ты пять дней голодал, довольно, сразу нельзя! — вырвал Ткач краюху.

Промывая мне ногу марганцовкой, он тревожно оглядывался и рассказывал, что кругом свирепствуют немцы, рыщут с собаками; каждый день наведываются к нему, пытают про меня, подозревают его, потому он и не мог прийти. Я понимал его. Он обещал разыскать ребят.

Я разрезал весь кусок сала на тонкие пластинки и облепил ими, по нашему обычаю, ногу и перевязал ее чистыми бинтами. Ткач снова замаскировал яму, сказал, чтобы не выходил, пока он не придет.

На другой день я очнулся, задыхаясь. Сунул палец в щель — снег! Нога тупо ныла. Я ощупью перебинтовал ее. Снег валил весь день и ночь. А к утру прояснилось, подморозило. Ночи теперь были светлые и звонкие от луны и снега.

А у меня начинался жар. Ночами я все время куда-то проваливался, днем кто-то коленом давил мне грудь. Я бредил. Все время ел снег. Временами от мысли, что я лежу в могиле, сердце обморочно холодело. «Сколько дней это продолжается? Кто мне скажет?» А Ткач не приходил. «Вызволи меня отсюда, брат, вызволи. Тка-а-а-ач!» — кричал я. Но моего голоса, видно, и в двадцати шагах не было слышно.

И вдруг мне сделалось совсем спокойно. Жар утих. Медленно разливался белый свет. Я только вяло жевал траву и чувствовал, как на шее, в волосах шевелятся, кусаются вши и как по лицу ударяют капли: «Дождь…»

Тишина обступила меня со всех сторон.

Между явью и сном вдруг мне почудилось, что у меня не стало желудка. Положил руку на живот. Ничего не было. Через какое-то время обнаружил, что нет головы. «Где голова?.. Мама!» — Я вздрогнул от своего голоса и понял, что это конец. «Надо выйти». Жизнь жалась к сердцу. И я с трудом выполз из ямы. Пошел. Работая локтями… Вдоль чащи… По бугру… От дерева к дереву… От мрака к мраку: то трезвел я от озноба, то терял сознание…

Двадцать один день пролежал он в этой яме. Раненый, с воспалением легких, со смертью дых в дых.

Его нашел Ткач у опушки леса, в сорока шагах от своего дома. Он лежал, положив голову на вытянутую руку.

Мне нелегко было поверить в то, что он перенес и как он остался жив.

Рассказывает Ян Мелик:

— Мы искали Мурзина. Уже думали: утонул. Двадцать пять дней уже прошло, как случилась беда. Если бы его поймали немцы, слух бы дошел сразу. Но вот — новая весть! Мы с Арзамазцевым прибежали в штаб, к Степанову: «Командир, пошли нас!» У него сидел лесник и плакал.

Мы взяли с собой по пять дисков к автоматам, лекарства, дали Ткачу пистолет и отправились.

Сорок километров шли целый день, обходили немецкие дозоры. До дома Ткача дошли к вечеру. С ходу ворвались в сарай. Вытащили из погреба Мурзина. И у меня по спине побежали мурашки: перед нами лежал высохший, сморщенный старик. Костя опустился на колени и зарыдал. Я приподнял Мурзину голову, и мне стало не по себе: лицо его было почерневшим, глаза безумными. Я подумал: он сошел с ума.

— Капитан, ты узнаешь нас? — спросил я его.

— Ян… Мелик… Костя… — едва слышно ответил он, вцепился в мою руку и прошептал: — Ян… нелегко быть человеком…

Я было тихо засмеялся, но потом подумал: «Ему надо верить. Он это пережил».

Можно ли было корить Ткача, что он невольно оставил Мурзина на погибель? Нелегкая роль выпала старику. Навестив Мурзина второй раз, он вернулся домой и застал у себя карателей. Две недели держали они его и Кржановского под охраной, измучили допросом. Что-то учуяли, но не могли дознаться.