Красная роса (сборник)

возгласом, энергично махал рукой, звал: «Ком, ком!» У обоих ослабли ноги, и они невольно

остановились…

Ганс Рандольф торжествовал. Сама судьба так быстро, так услужливо послала ему этого

смазливого кнабе со стройной медхен, юную, сильную пару.

Только один день пробыл Ганс Рандольф в Калинове, а уже успел и освоиться, и обжиться, и

загрустить по родному дому. Что ни говори, а какой-то достойный сожаления Калинов — это тебе

не Лейпциг. Калинов… полсотни, может, сотня деревянных или же сложенных из плохо

выжженного кирпича хижин — разве же их назовешь домами! — и каждая обнесена

штакетником, штакетники не стандартны, местами вообще не ограда, а черт знает что, какое-то

сплетение из лозы. Единственное, что утешило и даже взволновало его поэтическую натуру,

украинские георгины и мальвы. Из-за каждой ограды — дощатой, штакетной, лозяной, жердяной,

проволочной — выглядывали георгины: бурячковые, белые, розовые, желтые, синеватые,

округлые, распушенные, ежеподобные, похожие на лотос, — каких только не было этих

некоронованных принцесс в цветочном царстве! Мальвы — высокие, чуть не до неба, и низкие,

кустоватые, с красными, розовыми, белыми и даже черными колокольчиками — так и

вызванивали целый день, так и удивляли каждого прохожего, сопровождали своей музыкой.

Мальвы примирили Ганса Рандольфа с калиновской действительностью. Ничего, думал он, скоро

война закончится и его снова будет приветствовать родной Лейпциг, встретит как победителя, и

Ганс вернется к неприметному, но любимому делу. Начинать и заканчивать войны, выигрывать и

проигрывать их, присоединять к своим землям новые пространства или же терять собственные —

это дело не Ганса, для этого испокон веков существуют маркграфы, кайзеры, фюреры, им

виднее, что и как делать в безграничном мире, а мир Ганса Рандольфа невелик — неустанная

печатная машина, которая ежеминутно выбрасывает испещренные буквами листы,

предназначенные для чтения. Правда, Ганс не считал целесообразным вникать в содержание

печатанья, выходящего из его машины. Лучше не вчитываться в то, что делается неизвестно для

кого, — одни печатают, другие сжигают напечатанное на площадях. Ганс печатает, а Курт Вебер

читает, пока за это чтение не поведут его в концлагерь и не закроют за ним глухую дверь.

Ганс Рандольф привыкал к Калинову, во всяком случае, здесь было лучше, чем где-то там,

на передовой, и все же в глубине его души жил непокой. Молниеносная, легкая война,

туристический поход, развлечение для избранных, все, что ему и его камрадам неустанно

вдалбливал ефрейтор Гуго Кальт, сначала и в самом деле показалось таким. Смело шагай по

чужой земле, маршируй уверенно и гордо, воинственно выпячивай живот — все здешнее дрожит

перед тобой, лозяные ограды бессильны оказывать сопротивление гусеницам танков, георгины и

мальвы покорно ложатся под ноги, а встречные аборигены, попавшись на глаза, замирают на

месте. Вот так, как эти двое, очень и очень далекие от нордической расы, кнабе и медхен. Хотя в

ней, кажется, до черта именно того, что французы называют шармом… Но в глазах аборигенов

таилось что-то непонятное, страшное…

Нет, что ни говори, а ефрейтор Кальт на все сто прав, когда уверяет, что именно эти

человекоподобные существа и созданы природой для того, чтобы безотказно покоряться

прибывшим с Эльбы и Вейсе-Эльстер. Они явно не способны ни на что из-за собственной тупости

и расовой неполноценности.

Сначала, когда Ганс узнал, что будет воевать именно здесь, на Востоке, беспокоился.

Веберы его убеждали, что люди тут особенные — они сумели взять власть в собственные руки и

зажили новой жизнью, как одна семья. К сожалению, все это оказалось выдумкой, поверили

Веберы в чьи-то сказки и оказались за решеткой.

Разочаровался в калиновской действительности Ганс Рандольф.

Под вечер пришел приказ от коменданта Цвибля немедленно завершить оборудование

военного госпиталя, так как через час-другой в Калинов прибудет первая партия раненых и

больных. Ефрейтор Кальт сразу же — на то и высшая раса! — определил: для выполнения этого

приказа надо мобилизовать нескольких туземцев, что и выпало сделать Гансу Рандольфу.

Размышляя над тем, что эта война не такая уж веселая прогулка, если даже в глухом поселке

возникла неотложная потребность сооружать госпиталь для раненых, Ганс оставил печальный

калиновский парк и вышел на улицу. И сразу же приятная встреча.

— Ком, ком! — залопотал он. Спартак и Кармен его поняли. Они учились в калиновской

средней школе, в которой, начиная с пятого, суровая учительница из бывших помещиц Грета

Адольфовна безуспешно обучала их чужому языку, а если что и запомнилось, то только разве

«вас ист дас» и «ком-ком».