Красная роса (сборник)

столько, сколько мало кто другой. Встречал смерть не однажды, смотрел ей в глаза, отобрала она

у него самых дорогих людей. Отца, мать, Галочку, Галчонка…

Выпало ему за эти сорок лет многое. Очень многое. Счастье бороться, счастье действовать,

счастье строить и перестраивать. Жить с людьми и для людей.

Ночью, когда совсем обессилел, приснилось, будто он, совсем юный, бродит по улицам

Киева в то время, когда из каждой подворотни можно ожидать наскока целой ватаги

беспризорных. На самом деле никогда их не боялся, сам был недалек от них, отнимать у него

было нечего, а голодранцев беспризорные не удостаивали вниманием. А тут получилось так, что

заблудился на знакомых улицах, точнее — не заблудился, а исчезла куда-то знакомая улица, та

самая, по которой всегда возвращался к своему приюту, пропала, и все. Соседняя церковь,

богатейший дворец, сквер и небольшой парк — на месте, а улицы не стало, пустошь какая-то

зияла впереди да еще развалины, камни под ногами валялись, выглядывали из-под земли глыбы

от фундамента какого-то строения. Растерянный, он блуждал среди тех развалин, а тут откуда ни

возьмись — Аглая. Вроде бы и она, вроде и не она. В каких-то лохмотьях, босая, растрепанная,

волосы торчком и седые-седые, только лицо юное и глаза молодые, исполненные похотливого

блеска, скрытого обмана. Хотел Андрей Качуренко убежать прочь, а перед ним возникла целая

толпа урок, немытых, нечесаных, разъяренных, и у каждого в руке камень, с ненавистью, так,

будто бы бог знает какого врага видели перед собой, смотрели на Андрея… А откуда-то, словно

из-под самой земли, долетала тихая песня, которую он слышал в детстве в Киевской лавре, до

боли жгучая, протяжная. Глянул, а вокруг церкви идет процессия с черными хоругвями, с

черными иконами, попы и монахи тоже в черном, не идут, а словно плывут, сгорбленные старухи

метут дорогу черными юбками, опираются на черные палки, чернобородые пророки тянут черный

хвост пыли за собой. А вверху, там, где густо переплелись черные кресты, застыло черное-

черное солнце. Затмение солнца. Полное затмение…

С тяжелым впечатлением от зловещего сна и встал Андрей Качуренко перед комендантом

Цвиблем. Минуту спустя в комнату беззвучно прошмыгнул переводчик Петер Хаптер, бодро

поздоровался:

— Утро доброе вам, пан Качуренко.

Не обратил никакого внимания на то, что Качуренко не ответил на приветствие. Допрос

начался.

— Качуренко Андрей? — спросил комендант с иронией.

Это у него прозвучало как «Катшеренко Андре». Арестованный подтвердил:

— Качуренко Андрей, да еще и Гаврилович.

Наверное, Цвибль уловил иронию в ответе, взглянул на переводчика, улыбнулся одними

глазами, презрительно скривил губы.

Затем речь пошла о месте и годе рождения.

— В преславном Киеве произвели родители на свет, за что благодарен им до смерти…

Отвечал хотя и хриплым от простуды голосом, но деланно весело, почти насмешливо. Хаптер

обратил на это внимание коменданта, тот взглянул высокомерным взглядом на Качуренко, что-то

сказал, а Хаптер перевел:

— Пану коменданту Киев не понравился — провинция…

— Он, наверное, не знает, что Киев был известен на весь мир еще в то время, когда Берлин

был глухим хутором…

Глаза Хаптера полезли на лоб, он запнулся, взглянул на Цвибля, будто решал: переводить

или нет, — и все-таки перевел.

Внимательно выслушав, комендант закрыл глаза и беззвучно рассмеялся, показав все свои

золотые коронки.

— Кто были ваши родители?

— Владельцы завода…

На лице у Хаптера появилась растерянность, он поспешил перевести шефу слова Качуренко.

— Какого завода? Где? Жив ли отец? — расспрашивал шеф.

— Завод обыкновенный. А отец погиб. В бою за право владеть заводом…

Хаптер наконец понял Качуренко. Долго говорил, видимо, не только переводил, но и

объяснял сказанное Качуренко.

Ортскомендант сурово посмотрел на допрашиваемого, наверное, решал, как повести себя с

ним дальше.

— Женат? — неожиданно поинтересовался переводчик.

Затем долго и придирчиво расспрашивал, где пребывает жена Качуренко, что она делала, и

наконец спросил о таком, что Андрей Гаврилович сразу же догадался: эти двое знают про него

все.

— Жена из богатой семьи? Дворянка?

— Да… продукт революционной ломки…

Цвибль понимающе качал головой, сочувственно и даже ласково блеснули его глаза.

— Поэтому и невысокий пост занимал пан Качуренко. Не пользовался доверием?

Андрею Гавриловичу никогда не приходило в голову, что он занимает в обществе положение

ниже того, которое заслуживает. Тем более никогда не чувствовал Качуренко, что Аглая

преградила ему путь к людям, что из-за нее был лишен доверия со стороны товарищей. Он

никогда ни перед кем не скрывал, кто его жена, вскоре после женитьбы кто-то из близких

товарищей было намекнул ему, дескать, связался пролетарий с дворянкой, но одновременно и