Красная роса (сборник)

— Это подарок твоей бабушки. Маленькой ты была, вряд ли и помнишь, а бабушка твоя

передала мне и велела: «Внучке своей дарю, на счастье ей». От своей бабушки она в наследство

получила, а перед смертью внучке завещала…

Надела на пальчик, полюбовалась, обняла дочь.

— Ой, Инок, как мне хочется, чтобы тебе досталась лучшая доля… Не знаю, где ее тебе

раздобыть, перед кем вымолить…

Инесса будто и не слышала этих слов, кольцом любовалась, думала о своем. А мать

говорила, выливала напоследок в словах то, о чем, может быть, не раз думалось в бессонные

ночи.

— Ой, Инок, Инок. Если бы мы в годы юные были такими мудрыми, как в дни увядания, а в

дни старения такими сильными и решительными, как в юности… Будь осторожна, дочь,

прислушивайся не только к зову сердца, но и к советам разума, будь счастливее, чем твоя мать…

Что могла ответить на это Инесса? Что могла сказать? Ответила молчанием. А когда мать

вышла из комнаты на какую-то минуту, поспешно достала из сумочки фотокарточку Бориса и не

задумываясь разорвала ее на мелкие кусочки. Не осталось памяти о Борисе Савченко — «князе

Болконском»… Что ж, материнская наука не проходит бесследно…

Монотонно работает мотор, шуршат шины по ровному и гладкому асфальту. Убаюкивает

автобус пассажиров. Качается туда-сюда, прыг — вверх, скок — вниз… Только бы и дремать,

позабыв обо всем, только бы отдыхать от дум и тревог, а не тут-то было.

Собиралась Инесса в Москву или даже в Ленинград попасть, а билет в аэропорту словно

механически взяла на Киев. Почему? Да потому, что говорила о Москве и Ленинграде, а думалось

все время о Киеве. Не хотела, чтобы мама знала, куда стремится мыслью, с кем ищет встречи.

Как-то случайно на почтовом переводе увидела она адрес отца. Тайком записала себе.

Зачем? И сама не знала. Не собиралась она ни писать ему, ни встречаться с ним. Мать как-то

говорила, что не по своей воле он посылал дочке деньги, суд заставил, а бухгалтерия того

учреждения, где он работает, регулярно высчитывала проценты из зарплаты и пунктуально

пересылала куда следует. Инесса была уже не маленькая, поняла: не радостью, а обузой стала

родному отцу, который посылал ей определенную сумму для того, чтобы прожить, посылал не

добровольно, а по принуждению.

Она даже обрадовалась тому, что судьба дала ей в отцы Осипа Касалума. Не оставил на

произвол судьбы. Сегодня поняла, что и для него стала обузой, а это значит, что все время,

сколько жила, висела камешком на его шее.

Она возвращалась с выпускного вечера после бессонной прощальной ночи с аттестатом в

сумочке, переполненная радостными надеждами и ожиданиями, а натолкнулась на горькую

действительность. Произошло с ней то, что происходит с неоперившимися птенцами: сидят в

гнезде, и так им хорошо, кажется, что уже готовы в полет, способны на полную

самостоятельность, а налетит гроза, выбросит из гнезда… Летать еще бессилен, раздобыть себе

пропитание не умеет, а к гнезду возврата уже нет… Не было уже возврата к родному гнезду и

Инессе…

Прежде чем броситься в жизненный водоворот, она решила взглянуть на того, кто бросил ее

в этот омут. Она пришла к выводу: виноват во всем ее отец, тот самый, который вынужден был

расписываться в ведомости за зарплату, из которой урывалась частица на дочку. Неужели он,

каждый раз расписываясь в ведомости, никогда не подумал, что ей нужны были не хрустящие

рублики, а прикосновение отцовской руки, тепло отцовского сердца и ласковое отцовское слово?

За что он лишил ее всего этого?

Она ехала в неизвестные и, как ей казалось, очень далекие и неприветливые края только

для того, чтобы посмотреть в глаза и спросить об одном: за что он, ее отец, лишил свою Инессу

самого простого, самого элементарного детского счастья?

Чем ближе подвозил ее автобус к этим краям, тем более упрямо старалась она выбросить из

головы тяжелые думы, подменить их воспоминаниями о далеких и недавних событиях. Перед

глазами вертелся «князь Болконский» то в старомодном офицерском кителе и белых панталонах

в обтяжку, то в пиджачке из полосатой материи, шитом по рисункам журнала мод специально к

выпускному вечеру. «Здесь адресок, здесь адресок», — пел мотор, шипели шины. Ей хотелось

выкрикнуть вслух, что нет никакого адреска, нет «князя Болконского».

Хотела крикнуть и не могла. И не потому, что вокруг сидели незнакомые люди,

переговаривавшиеся или дремавшие. Четыре лохмача, небритые и неумытые, видимо, только что

со смены, азартно гоняли карточного «дурака», гоняли серьезно, молча и только иногда

поднимали такой дикий гогот, что даже мотор автобуса, казалось, захлебывался и на какой-то

миг совсем умолкал. Нет, она просто начинала жалеть о том, что несправедливо учинила тот акт

вандализма над фотокарточкой, так как вряд ли Борька, «князь Болконский», в чем-нибудь