Красная роса

— А я вас таким и представляла, — просто и искренне, глубоким грудным голосом сказала девушка. — Мне о вас столько хорошего рассказал Павел.

Она имела в виду моего друга.

Павлусь сразу же заговорил с матерью, а я остался с глазу на глаз с Верочкой. Она усадила меня в удобное плетенное из лозы кресло, так мило встревожилась, когда оно жалобно заскрипело под моей тяжестью, так искренне вскрикнула:

— Да вы — богатырь!

Пришлось пересесть на тахту, а Верочка легко опустилась в кресло.

— Павел рассказывал, вы любите литературу?

— В прекрасное должен быть влюблен каждый человек. Я лично больше всего люблю литературу.

— Благородная и достойная уважения любовь! — воскликнула Верочка. — Я так вас понимаю. А кто из поэтов ближе вашему сердцу?

— Пушкин, безусловно. Шевченко.

И завязался у нас разговор. И так мне было легко, так непринужденно чувствовал я себя в обществе этой девушки, видимо, нашей с Павлусем ровесницы, что я забыл о всех житейских невзгодах, о своей воображаемой неполноценности.

Только на миг ожила во мне тревога, даже заподозрил: не играет ли со мной эта девчонка? Верочка меня спросила:

— А кого вы больше всего цените из американцев?

— Джека Лондона, конечно. Его герои — мой идеал. Вот на кого быть бы похожим.

— А Уитмен?

— Поэзию Уитмена я читал, но она меня не увлекла.

Услышав мой ответ, Верочка нахмурилась.

— Жаль, что не почувствовали «Листьев травы».

— Эти стихи не читал. Но обязательно прочту, — поспешил я успокоить девушку, пристыженный собственной промашкой.

— А Лонгфелло?

Вот тут-то я и опустил глаза, вот тут-то и встрепенулось тревогой мое сердце. Так вот как она тонко рассекретила свою игру кошки с мышкой, как умело выпустила острые коготки. Но я не смутился. Решил не защищаться, а, наоборот, наступать.

— Почему же его не любить? Особенно «Песнь о Гайавате». Может быть, слышали, меня прозвали гимназисты Гайаватой? Но мне оттого ни холодно ни жарко.

Я смело смотрел в ее глаза. Прочитал в них и гнев, и осуждение, и радость.

— Вы — молодец. Только тупые обыватели ищут повод для того, чтобы посмеяться над человеком. Умные люди в каждом себе подобном видят хорошее, и ведь каждый человек — неповторим. И чем человек отличнее от других и внешностью, и внутренне, тем лучше…

Верочка заговорила про Артура — Овода. Она выражала мои мысли и даже говорила моими словами. Я слушал ее с благоговением. Но не дослушал. Появился в комнате Павлусь и сказал, что меня ждет Софья Гавриловна.

Софья Гавриловна, как определил я, присмотревшись, более походила на старшую сестру, чем на мать Верочки. Молодо светились на слегка увядшем уже и бледном лице умные серые глаза, они, собственно, и придавали молодость этой женщине.

— Дорогой юный друг, — несколько торжественно обратилась ко мне Софья Гавриловна. — Я уполномочена передать вам радостную не только для вас, но и для ваших близких друзей весть — решение низовой организации о вашем приеме в ряды нашей партии высшими инстанциями одобрено, и поэтому от всего сердца поздравляю вас с высоким званием коммуниста…

Твердо, по-мужски она жала мою руку, а глаза ее пылали таким огнем, я же от счастливой неожиданности и радости бессилен был выдавить из себя хотя бы слово.

— Партийную работу будете проводить под моим личным руководством и по моему поручению. Об исключительной секретности, считаю, говорить излишне… А я рада знакомству с вами и уверена в нашей будущей плодотворной работе и человеческой дружбе.

Этот день стал для меня вторым днем рождения, он мне светил все последующие дни моей жизни, светит ясной звездой и сегодня».

На этом месте заканчивалась линия, очерченная красным карандашом Это означало, что дальше текст можно было пропустить. Но я механически, бегом прошелся и по тем строчкам, которым Оленка, видно по всему, не придавала особого значения.

В действительности же не только то, что интересовало Оленку или же кого другого из читателей этой рукописи, что было отмечено карандашом, но и каждое предложение, каждая мысль этого неповторимого документа были очень интересны. Шаг за шагом Поликарпа в революцию, каждое его дело раскрывались просто, без какой-либо бравады, преуменьшения или преувеличения. Нет, Поликарп не совершал каких-либо сверхподвигов. Он просто-напросто днем, а иногда и ночью в запрещенное время куда-то ходил, что-то кому-то передавал, то ли книжку, то ли говорил что-то устно. Иногда вместе с ним так будто бы на прогулку выходила и Вера, Верочка, Виринея. Так звучало ее имя в устах разных людей. Сама себя, рекомендуясь, она называла Верой. Павлусь называл ее так же, как и мама, — Верочкой, но случалось, Софья Гавриловна вдруг приказывала: «Виринея, пойдешь с Поликарпом…», и Поликарп догадывался что имя «Виринея» было кличкой его подруги.