Красная роса

Инесса только с грустью вздохнула: то ли ей захотелось узнать, кто он, этот атлет, то ли стало-завидно, что она сама не способна вот так. Перевела взгляд на сосновый бор и чуть не вскрикнула от удивления. Среди могучих корабельных сосен пылал и переливался красный, как жар, диск солнца, ясные лучи пронизывали лесные чащи золотыми стрелами, восток пламенел, а небо золотилось, синело и играло такой прекрасной радугой, которую, наверное, можно было увидеть разве что в глухом Полесье, на глухой, заброшенной лесной поляне.

И показалось ей на миг, что попала в края неизведанные, на безлюдье, которое приносит утешение и покой сердцу, и подумалось девушке: «Как было бы хорошо, если бы это мгновение было бесконечным». Вспомнилось, что Гёте тоже хотел, чтобы остановилось мгновение, так оно было прекрасно.

Инесса была вынуждена возвращаться к отцовскому дому, идти навстречу неизвестному: или встретить счастье, или ощутить еще один удар несправедливой судьбы.

Солнце над горизонтом осветило всю околицу, развеселило Таль, тихо струившуюся в своем земляном желобе, посеребрило дубы по обе стороны запруды, раздуло пламя в окнах всех строений лесничества.

Инесса возвращалась к дому уже по другой тропинке, по слегка примятой траве. С восторгом рассматривала в зеленом травяном ковре орнамент из одуванчиков. Некоторые одуванчики красовались круглыми пуховыми шапочками, они сразу напомнили девушке родной город и улицу: там тоже в уютном палисаднике, заросшем кустами бересклета, росли в изобилии одуванчики и радовали своим желтым цветом и малышей и взрослых. Инесса любила на них взглянуть хотя бы мимоходом, спеша в школу. Вспомнила — вздохнула: что теперь дома делается?

Лесничество оживало, к петушиному кукареканью и птичьему пению, собачьему лаю и каким-то непонятным и незнакомым девушке звукам прибавлялись голоса людей. Было странно, что они здесь, в лесном городке, над озером и мини-речкой, не заглушались, не тонули в общих шумах, а звенели ясно и отчетливо, словно усиленные чудесным незримым аппаратом, каждое слово долетало, будто из спрятанных радиорупоров.

— Захарка, ты коней поил? — послышался густой баритон.

— Захарка не дурнее кого-то… — пропищал в ответ надтреснутый тенор. Инесса услышала в голосе нескрываемое раздражение и чувство обиды.

— А почему у них бока позападали?

— И у тебя позападали бы…

Какое-то мгновение разговор не возобновлялся, а затем снова тот же шутливо-насмешливый баритон:

— Захарка, а твоя Мотря козу доила?

Из ответа не удалось узнать, исполнила Мотря — может, жена или дочь Захарки — свою утреннюю обязанность или поленилась, — Инесса не разобрала слов. Видимо-таки, Мотря козу подоила, так как баритон поинтересовался:

— А молоко холодное или теплое?

— Иди ты… — взвился в небо тенорок.

Инесса только ступила на веранду, как ее снова охватили беспокойство и тревога: залюбовавшись красотой утра, забыла, зачем оказалась среди этой красоты. Предстоящая встреча с отцом отступила было куда-то вдаль, теперь же в любой миг могла отвориться дверь, и она должна была оказаться один на один с отцом, посмотреть ему в глаза, уловить его взгляд. И если еще вчера, когда ехала в эти края, она хорошо знала, что ему скажет и как скажет, то за ночь и утро развеялись все слова.

На цыпочках прошлась по веранде, шагнула к столу, не зная, как ей вести себя дальше: посидеть тихонько, чтобы не будить хозяев, или, может, опять прилечь на диванчике.

Неожиданно дверь отворилась, у Инессы невольно перехватило дыхание, она испуганно обернулась к тому, кто должен был там появиться. Появилась Ольга Карповна.

— Доброе утро. Не замерзла? Комары не закусали? Вот и хорошо, очень хорошо…

Инесса затаив дыхание отвечала односложно на все вопросы, а сама не сводила глаз с двери в комнату, ждала появления отца.

— Умывайся да завтракать будем, а то Иван Матвеевич уже почаевничал и пошел в свою контору. Подкрепляйся и иди. Я ему сказала, он будет ждать…

Полегчало на сердце у девушки. То, что должно было произойти, откладывалось на какое-то время, и уже в этом было облегчение и даже счастье.

Завтракала без аппетита, смотрела в тарелку и почти не видела, что ей туда положили, наскоро выпила чаю — спешила идти наниматься на службу. Ольга Карповна пожелала ей традиционное «ни пуха, ни пера», ласковыми глазами проводила девушку, указала дорогу к конторе и занялась своими делами.

Лесничество уже жило. Куда-то прошли несколько женщин и девушек с лопатами и быстро исчезли в лесной чаще. Неподалеку от вышки стояли мужчины и парни, переговаривались с дежурным.

— Поджилки не трясутся? — расспрашивал снизу знакомый Инессе баритон. — Штаны завязал?

— А ты отойди подальше, — советовал дежурный.

Баритон хохотнул, оставил дежурного в покое, принялся за другого:

— Послушай-ка, Захар, а ты мед любишь?

Инесса приблизилась к толпе и успела разглядеть присутствующих. Спрашивал чубатый и белозубый красавец, а тот, кто должен был отвечать, сидел на карачках под штакетником, смачно тянул цигарку.

— Мед он любит, да пчел боится… — явно на что-то намекнул один из присутствующих.