Красная Шапочка, черные чулочки

– Да тут один погост – один, понимаешь? На всю округу. Место такое – погост называется. В других местах не хоронят. Желаю быть сожженным и рассыпанным по лугам. Я не хочу в земле лежать! – Кубрик вскакивает и мечется по комнате, рассекая своей длинной тенью отблески огня на стенах. – Любая сволочь сможет выкопать мой череп!

– Кубрик!..

– Ты не понимаешь, как это – когда тебе привезут череп женщины – самого дорогого человека! И вот тут, на лбу… – он провел указательным пальцем поверх бровей, – будет написано ее имя и годы жизни! Как раз над двумя дырками глазниц.

– Как это – написано?.. – От ужаса я влезла с ногами на лежанку и забилась в угол, стараясь спрятаться в шкурку целиком. – Кем?

– Есть такие писаки, есть! – непонятно ответил Кубрик, но метаться перестал. Из ведра с водой зачерпнул ковшиком и жадно пил, закинув голову и дергая ужасающих размеров кадыком, который на его худой жилистой шее под коричневой тонкой кожей казался инородным телом.

– А кто тебе привез череп дорогой женщины? – решилась я, когда ковшик булькнулся в ведро.

– Я уже сказал – свояк привез! Он отнял у меня женщину, увез с собой, а через десять лет приехал сюда!.. – Кубрик топнул ногой в пол. – И привез ее череп с надписью на лбу – «Либхен Краушен». И когда я увидел ее зубы!.. Когда я увидел зубы Любушки… У меня помутилось в голове, а свояк смеялся, а Рута сказала: «Не смотри в глаза этому человеку, он скоро умрет» – и спасла меня от желтого дома. Меня не зароют в землю. Только огонь!

– Ты вчера сам копал могилу для Руты, – тихо заметила я.

– У нее свои счеты с мертвецами, которые на этом кладбище. Она должна быть рядом с ними. Шутка сказать – там лежат шестеро ее мужиков! А я не могу туда. Там свояк похоронен. Я не могу…

– Значит, Рута сказала, что он умрет…

– И через месяц – нету свояка! – Кубрик притопнул и развел руки в стороны, словно собираясь броситься в пляс. – Он так переживал, когда заболел! У меня, говорит, билет обратный пропадет, а это – куча марок! Я, говорит, приехал только затем, чтобы показать тебе череп Любушки твоей, теперь этот череп лежит на всеобщее обозрение в пещере в куче других черепов.

– Я ничего не понимаю, – созналась я, едва справляясь с дрожью.

– Нечего понимать, – отмахнулся Кубрик. – Немцы – они и есть немцы, что с них взять. К любому делу подходят с выгодой. В том городке, где жили свояк с Любушкой, так принято – через десять лет после захоронения выкапывать останки мертвеца, писать на черепе имя и годы жизни и складывать в кучу в одной пещере.

– Это не немцы. Это, наверное, дикари в Африке так делают. Какая еще выгода?

– Говорю тебе – немцы! А выгода в том, что места другого у них для кладбища нет. Горы кругом. Вот они и выкапывают своих мертвецов, чтобы положить других, а черепа на память помечают и складывают в пещере. Свояк говорил, что они даже показывают эту пещеру за деньги туристам. А ты говоришь – Африка… А свояк, когда понял, что кончается, просил, чтобы я череп Любы положил с ним в гроб.

– А ты? – спросила я шепотом. – Положил?

Я вспомнила тогда день, когда Кубрик меня не встретил, как Рута отпаивала его ночью – голого…

– Ни за что, – твердо ответил Кубрик. – Попил он Любиной кровушки, она не хотела бы лежать с ним в одном гробу. Я тебе сейчас покажу…

– Что?.. Череп? Нет, спасибо, не надо.

– Только что обещала похоронить меня правильно, а теперь – не надо?

– При чем здесь твои похороны? – сопротивляюсь я, стуча зубами от ужаса, что придется идти и смотреть на череп с надписью на лбу. И вдруг меня осенило: – Ты хочешь, чтобы я положила это к тебе в гроб?

– Правильно. Я хочу сгореть с ее косточками. Ничего сложного. Раз уж пообещала – возьмешь и положишь. И нечего трястись. Никуда идти не надо. Здесь он у меня, под лежанкой.

Я вскакиваю и вжимаюсь спиной в стену, топчась ногами на старом ватном одеяле, пока Кубрик вытаскивает заветный сундучок.

Он присел, открывая сундучок, и вдруг я замечаю, что волосы у присевшего мужчины другие – темные, и плечи не те, и не Кубрик это совсем – это мой суженый достал из-под кровати свое сокровище и улыбается мне, испуганной девочке, и хитро прищуривается – сюрприз брачной ночи!.. Я кричу, дергаюсь и просыпаюсь, обнаружив себя на большой кровати с мокрыми щеками и крепко зажатым в правой руке диктофоном.

Сундучок открыт. Кубрик бережно разворачивает что-то, еще невидимое мне, но уже пугающее до оцепенения. В темном ложе на пачке документов лежит желтый череп и светится странным посторонним светом. И над провалами его глазниц идет надпись – два слова на немецком, а пониже – цифры. И я, очнувшись на огромной кровати с шелковым покрывалом, больше всего в тот момент боюсь, что тряпка, в которую был завернут череп Либхен, окажется гербом клана Тейманов…

Как ни странно, но тогда при виде отполированной лобной кости мой страх сразу прошел. Я села и разглядела его внимательно – Кубрик взял череп в руки, поворочал перед лицом, что-то шепча. Я спросила, любуясь вдохновением в глазах старика:

– Ты уже три года хранишь череп у себя? Как тебе спится с ним под кроватью?