Красная смерть

– Вы хотите оказаться в тюрьме, Изи? – спросил он. – Только скажите, и мы немедленно вернем вас инспектору Лоуренсу.

– Послушайте, – сказал я, – если вы знаете, что за Венцлером что-то числится, то почему бы вам не взять его?

– Мы пробовали, Изи. Мы арестовали и допросили его. Но он не признался, а доказательств у нас – никаких. Я не могу вам сказать, чем, по нашему мнению, он обладает, но это нечто очень важное. Если это будет пущено в ход, Америка понесет значительный ущерб.

– Значит, вы не собираетесь сообщить мне о том, что именно я разыскиваю?

– Вам лучше не знать, Изи. Поверьте, вы пожалеете, если узнаете.

– Ну хорошо. Имеет ли это какое-то отношение к Андре Лавендеру?

– Могу сказать только одно: если вам известно, где находится Лавендер, вы должны нам об этом сообщить. В данном случае речь идет не о каких-то расовых проблемах, а об интересах нашей страны.

– Значит, по-вашему, я должен разгуливать с мишенью на спине?

– Вы можете устраниться в любой момент.

Он знал, что у меня не было ни малейшего шанса.

– Значит, вы хотите, чтобы я оставался с Венцлером?

– Да, это так. Теперь мы знаем: Таун был в какой-то степени причастен ко всему этому. По нашим сведениям, он сотрудничал с антивоенными кругами. Вы можете начать с его отношений с Венцлером. Судя по всему, Венцлер был одним из тех, кто его убил.

Хаим убивал, когда был в Польше. Война кончилась не так давно, чтобы хороший солдат забыл свое ремесло.

– А как насчет Поинсеттии? Вы думаете, ее тоже убили русские?

Он бросил на меня суровый взгляд.

– Ее могли убить вы или кто-то другой. Я этого не знаю. Более того, меня это не волнует. Я занимаюсь другим делом.

– Уж поверьте мне, полицейских это очень даже волнует.

Крэкстон поерзал на сиденье и уставился в окно.

– Когда все закончится, я объясню, почему вы оказались в церкви, – сказал он, настолько приблизив лицо к стеклу, что от дыхания затуманилось его и без того тусклое отражение. – Я расскажу им, что вы герой. И если у них не будет неопровержимых доказательств вашей вины в убийстве девушки, тогда...

Он сгорбился и отвернулся от окна, чтобы взглянуть на меня. Я почувствовал, как по моей щеке стекает струйка крови.

– Вы когда-нибудь сидели в одиночном окопе, Изекиель?

– Слишком часто, чтобы хотелось об этом вспоминать.

– В окопе холодно и одиноко, но зато так приятно после этого вернуться домой.

Я ничего не сказал, но мог бы сказать: "Аминь".

– Да, – продолжал он, – боль превращает испуганных мальчишек в мужчин.

Огненно-красный шар солнца висел над городом, а подпиравшие его густые черные облака, казалось, опускались нам прямо на голову, подобно сталактитам в гигантской пещере, а в вышине, над облаками, небо было окрашено в теплый оранжевый цвет. В этой картине было нечто библейское, и мне даже почудились звуки церковного органа.

– Да, Изекиель, нам предстоит серьезное дело. И оно может оказаться весьма болезненным.

Стоило мне шевельнуть мизинцем, как мучительная боль пронзала мне руку насквозь, и тем не менее я спросил:

– Что вы имеете в виду?

– Мы должны расколоть Венцлера. Он крепкий орешек и связан с людьми, которые похлеще его самого. Я знаю, это сопряжено с риском, но нам нужно довести дело до конца.

– Допустим, я ничего не обнаружу?

– Если я не получу того, что нужно, мистер Роулинз, значит, моя работа не стоит ни цента. Вы погорите вместе со мной.

– А если вы найдете то, что ищете?

– Тогда я помогу вам, Изи. Словом, мы перед дилеммой: либо любой ценой выплыви, либо – тони.

– Вы даете мне слово, мистер Крэкстон?

Вместо ответа он спросил:

– Теперь домой?

– Да.

По пути он говорил только о том, как купит бониту, разделает рыбу на кусочки, ошпарит кипятком, а затем замаринует в уксусе и соевом соусе. Он научился готовить это блюдо, когда служил в Японии.

– Япошки умеют готовить рыбку, – сказал он.

Глава 26

– О чем ты думаешь, Изи? – спросила Этта.

Мы лежали в ее постели. Я закинул руки за голову, ее пальцы под простыней скользили по моей восставшей плоти. У меня было странное ощущение. Тело возбуждено, но голова невозмутима. Я обдумывал, что же следует теперь предпринять. Перестань Этта меня трогать, я бы, похоже, взволновался и потерял способность трезво размышлять.

Я пришел к ней вечером, Ламарк уже спал. Она искупала меня, а потом я любил ее, раз за разом, почти до рассвета. Не думаю, чтобы это доставляло ей большое удовольствие, но она понимала, что помогает мне избавиться от мучивших меня страха и боли.

– Я думаю о людях. Они мертвы, а я все еще тревожусь из-за них. Это и отличает нас от животных.

– Каким образом? – прошептала она и легонько ущипнула меня.

– Если собака увидит труп, она покрутится возле него и отправится по своим делам. Но когда я нахожу мертвеца, у меня такое впечатление, будто он продолжает жить, следует за мной по пятам и тычет в меня пальцем.

– Что ты собираешься делать, милый?

– ФБР считает священника Тауна замешанным в чем-то. Думают, он связан с коммунистами.

– С какими коммунистами?

– Ох, как приятно, – сказал я, разнежившись, и продолжал: – Еврей, с которым я работал, был коммунистом.