Красная тетрадь

– Толмачева, без радости вам сообщу, что ваша работа в Космосе не будет ограничена кровавой резней без разбора. Многие вещи, которые вам придется выполнять, сейчас покажутся вам неприемлемыми, но…

Боря осторожно взял ее за талию, и Валя со всей силы стукнула его по руке.

– Идиот!

– Вот увидите!

– Фу, какой ты пошлый, Боренька, – сказала Фира. – Ничего тебе теперь не расскажу.

Я сказал:

– Уверен, разделение носит не социальный, а чисто медицинский характер.

Правда, что я под этим подразумевал, было мне не очень-то понятно, зато фраза вышла максимально нейтральной.

Боря все дурачился. Я этому радовался, но знал, что как бы весело и бесшабашно Боря ни вел себя днем, ночью он частенько задыхался.

Он тонул.

Сначала я думал, что ему только кажется. Психика человеческая – вещь хрупкая и не до конца изученная. Мы с Андрюшей сидели с Борей, ждали, пока он прекратит задыхаться, и чем дольше я смотрел на него, тем яснее понимал – он в самом деле всякий раз оказывается в море, не то в собственной, не то в Володиной памяти.

А еще чуть погодя я понял, что Боря делает это специально, чтобы себя помучить. Я понял, что он так себя наказывает. Как-то раз я проснулся и услышал, как Боря скрипит зубами, шепчет:

– Твою же мать.

Я хотел спросить, что происходит, но секунду спустя увидел, как блеснули в торжествующей улыбке его зубы. Еще секунда, и он весь задергался, пытаясь вдохнуть.

Потом, когда все успокоилось, я попытался поговорить с ним, но Боря сказал:

– Нет, не надо про это «пиздеть», а то получишь.

– Но тебе так легче? – спросил я.

В темноте Борины глаза странно и нездорово блестели. Потом он сказал:

– Кажется, так.

Я не знал, как найти нужные слова, как объяснить Боре, что ему не нужно топить себя ночью, чтобы иметь право смеяться днем.

Наверное, я вообще не тот человек, который мог бы в этом случае помочь, я сам наказываю себя, когда недостаточно успеваю в учебе или в чем-нибудь виноват. Но одно дело – причинять боль себе самому, а другое – смотреть, как мучает себя товарищ.

Я очень переживаю за Борю.

Тем не менее я собирался написать о процедуре. К ней и перейдем. Процедура в самом деле нам предстояла неприятная.

Я сказал девочкам:

– Потом мы вам все обязательно расскажем.

Однако я зря так сказал. Несмотря на то что я дал честное слово, говорить обо всем, что происходило в процедурной, мне совершенно не хочется.

Я думаю, и не надо.

Когда мы зашли, Андрюша спросил:

– Раздеваться нужно?

Эдуард Андреевич рассмеялся самым приятным, ненавязчивым образом, так, что от этого смеха никто не почувствовал себя глупым.

– Да, Арефьев, на этот раз надо раздеваться.

Андрюша вздохнул.

– А зачем? – сказал он.

– Просто вот твой звездный час, Арефьев. Так, ребята, раздевайтесь до трусов. Сегодня процедура будет связана с нарушением цельности тела.

Я вздрогнул. Прозвучало ужасно, хотя Эдуард Андреевич постарался выразиться максимально корректно. Может, поэтому ужасно и прозвучало.

– Чего? – спросил Боря. – Я не понял.

– Для тебя, Борис, это все вообще не будет трудно. Ты уже завершил свои метаморфозы, и мы просто проверяем твои возможности. Твоим товарищам же эта процедура нужна для стимуляции дальнейших изменений. Для того чтобы получить ответ, всегда нужно направить вызов.

Все эти пространные формулировки привели меня в еще большую тревогу.

– Никакой боли, – сказал Эдуард Андреевич. – Самого факта нарушения целостности для запуска процессов регенерации должно быть достаточно.

– Должно быть? – спросил Андрюша.

– Да-да. Так что ваши тела будут обезболены. Вы будете погружены в сон и ничего не почувствуете. Однако спустя какое-то время, я вас разбужу. Ваша реакция и должна быть катализатором изменений.

Эдуард Андреевич вздохнул:

– Я пытаюсь объяснить, как можно лучше, но, по-моему, я все только запутал.

Мы так и стояли, не раздеваясь, глядели на него. Андрюша спросил:

– А можно перенести? Я плохо себя чувствую.

– Чем интенсивнее ваша эмоциональная реакция сейчас, чем более яркий ответ выдаст ваш червь, – сказал Эдуард Андреевич. – Уже к вечеру, я думаю, это станет просто историей, какой ни с кем другим не бывало. Давайте не продлевать наши с вами страдания.

– Наши с вами? – спросил Боря.

Он был очень бледным, даже губы побелели, хотя лицо и сохраняло непроницаемое выражение. Боря, как бы он ни хвастался своей смелостью, боится уродств. Я всегда замечал, что на инвалидов он старается не смотреть, а еще он говорил однажды, мол, конечно, мы и умрем молодыми, но зато если покалечимся, то сможем все вернуть назад.

Думаю, уродства он боится больше всего на свете.

– Тебе, Борис, волноваться не о чем. Ты впереди всех.

– Спасибо, конечно, но…

– Твой организм легко с этим справится.

Обычно мы не спорили с Эдуардом Андреевичем: надо, значит надо. Лично я не спорил и в этот раз. Но раздеваться не спешил, мне тоже было очень страшно.