Красная тетрадь

Потом попробовали использовать в качестве приметы зеленую трубу. Выяснилось, что троица прекрасно различает, но неуверенно называет цвета. В конце концов договорились, что свернуть надо туда, где проулок длиннее. Примета не слишком верная, но лучше, чем ничего.

– Дом Веры Михайловой спросите, всякий покажет, – сказал Матюша.

– Мы не будем спрашивать, – сказал Волчонок.

Расстались по-хорошему. Матюша гордился собой и новым знакомством. Не признаваясь ни себе, ни сестре, он слегка ревновал и обижался, когда выяснилось, что Соня общается со своими родными братьями и сестрами, какими бы странными и противными они не были. А теперь и к нему придут настоящие гости, и он познакомит их с Соней! А если еще рыжие не соврали и вправду покажут, где залег в берлоге медведь! Тогда вообще…

Остяк Алеша не любил яркого света, и Вера почти до предела завернула фитиль лампы. Чай в обеих чашках давно остыл. На Вериной тарелке лежал надкусанный кусок пирога, Алеша уже полчаса сосал кусочек бурого сахара. Тени на потолке шевелились угрожающе. В комнате повисла ночная тишина, но даже собаки не спали, и то и дело открывали глаза и поднимали тяжелые морды, неопределенно беспокоясь, прислушиваясь и принюхиваясь. Чужих в пределах досягаемости не было, но что-то было не так.

– Ну что же решать будем, Алеша? – тихо спросила Вера и оперлась о стол локтями, поддерживая голову. – Может быть, ну их совсем? С лихими людьми связаться – как бы себе дороже не вышло.

– Какой процент-то потребуют, этот сказал?

– Нет, ничего не сказал, это уж, как я понимаю, потом – как сторгуемся.

– А зараз выплатить их долю нельзя будет, как ты думаешь?

– Нет, на это, мне кажется, Черный Атаман не пойдет. Ему интересно нас на крючке держать.

– Что же это за интерес? Разъясни, – находясь вдвоем с Верой, остяк говорил по-русски совершенно чисто и не употреблял мусорных словечек.

– Я думаю, его здесь интерес вовсе не в деньгах. Это вроде развлечения такого. Ему занятно как бы свой прииск иметь.

– Зачем атаману прииск?

– Поверь, Алеша, этому атаману нужен. Я знаю, что говорю.

– Ну раз знаешь… Тебе – верю. Но нам-то эта его особенность боком не выйдет ли?

– Не знаю. Потому и сомневаюсь. Сумеем ли после всего с крючка слезть?

– Есть способы, есть способы, – Алеша пожевал узкими губами, причмокнул, слизывая сахар. – Думать, однако, надо… А этот, который к тебе приходил, – что ж?

– Я его давно, еще по Петербургу помню. И он меня. Теперь – что ж? Беглый каторжник…

– Говорят, он Печиногу убил…

– Он говорит: не убивал. Я не знаю, чему верить…

– А что ему – Матвей? Откуда ветер-то дует?

– Алеша, я не хочу о том говорить.

– Не скажешь? Ну ладно, дело твое…

Молчание было темным, мохнатым и укромным, как пыль в углу под кроватью.

– Что ж мне – отказать ему, как за ответом придет?

– Зачем отказывать? – Алеша покачал большой, круглой головой. – Соглашайся покуда. Поглядим, как дальше дело пойдет. Есть ли золото-то? Весна впереди, лето, может, это вообще все бабьи сказки… А если не сказки окажутся, тогда… Тогда будем дело делать…

– А коли…?

– Не бойся, Вера, старый Алеша тебя и детей всякому в обиду не даст. На любой крючок другой крючок найдется…

– Алеша… я… – Вера замешкалась, опустила глаза. Потом взяла руку остяка в свои и поцеловала морщинистую ладонь. – Я хотела сказать, спасибо тебе…

– Я так, однако, и понял, – усмехнулся Алеша, хрустнул остатком сахара и болезненно поморщился. – Язык мало-мало прикусил, – ответил он на Верин вопросительный взгляд.

В большой зале «Калифорнии» гуляли. Обед плавно перетек в ужин, а ужин – и вовсе непонятно во что. Хайме с кухаркой заранее готовили постное, но о сроках Рождественского поста позабыли после первого штофа. Два стола гости своими силами составили вместе. От возрастающей неловкости собеседников вино и подлива лились на стол. Меняли уж третью скатерть. Трактирщик Илья Самсонович с мягкой неопределенной полуулыбкой на полных губах сидел за столом со всеми, но голоса почти не подавал, а прислугой управлял с помощью выразительных взглядов. Ничего не пил. Из кушаний лузгал кедровые орешки. Гости же ели все без разбору, и все нахваливали.

Обед давал Сигурд Свенсен, норвежец, капитан шхуны с непроизносимым для егорьевцев названием, которое на русский язык переводилось как «Улыбка Моря». Сигурд бывал в России много раз, от других своих соотечественников отличался общительностью, выраженной коммерческой жилкой и авантюрностью нрава. Сирота из забытого фиорда, взятый из милости в дом норвежского купца, он выбился в люди своими силами и талантами, скопил денег, ходил шкипером сначала на чужих, а потом и на своих шхунах. Нынче собирался приобрести пароход. Свенсен хорошо говорил по-русски. Его голос рокотал, как летний гром, он охотно и вкусно рассказывал о море, о своей семье, о родных местах. Его истории никогда не истощались. «А вот был один раз такой случай…» – заявлял он по любому поводу. Вокруг него всегда пахло вяленой рыбой и солоноватым морошковым вареньем. В его рассказах более всего поражало обилие буквы «Ё».