Красная тетрадь

Поздне-летними вечерами Серж Дубравин (он же – Дмитрий Михайлович Опалинский, право, уж и не знаю, как теперь читатель различать будет. Но жизнь все запутала, и вины автора в том нет. Придется, однако, по контексту. Не называть же каждый раз: муж Марьи Ивановны. Неловко как-то…)… Итак, упомянутый Серж Дубравин любил ходить на Березуевские разливы, любоваться закатами. Безлюдье и богатая звериная, растительная и птичья жизнь в обширных, залитых водой поверхностях и вокруг них навевали мысли медленные, величественные и философические. Что, дескать, наша жизнь в сравнении с этим вечным круговоротом! Да и небесные, подсвеченные усталым вечерним золотом облачные замки попросту не с чем было сравнить даже человеку, пожившему в обоих российских столицах. Закаты же над разливами случались и вправду удивительные. Отличительной их чертою были неяркие, но при том удивительно чистые цвета. Нынче как раз звучал негромкой небесной музыкой один из них. Тончайшие переливы цвета на небе: не ликующий восторг парчи, но робкий шепот бархата…

«Господи, да ведь в этом диком краю даже рассказать некому! Если жене… так ведь она выслушает, кивнет и сразу под нос какие-то конторские книги сует! Глушь, Господи, какая ж глушь!…»

Однако, мотив чистого эстетического наслаждения, с приятственной, со слезою, ноткой жалости к себе, несчастному, прозябающему среди дикарей и прочих необразованных и нечувствительных к тонкой красоте мира уродов, был прерван самым неделикатным и низменно-материальным образом. Из тальниковых кустов выломился довольно дикого вида мужик, весь, до глаз заросший темно-русою, с сединой бородою.

– Здрав будешь, Сергей Алексеевич! – вполне неожиданно поздоровался он.

Лже-Опалинский дернулся, как от удара. Потом всмотрелся в загадочного мужика и всплеснул руками:

– Никанор!!

– Он самый, Сергей Алексеевич. Узнали-таки своего камердинера?

– Да, трудненько теперь-то, после всех лет… – признал Серж.

– Да уж, – степенно согласился Никанор, опускаясь на поваленное бревно и вытягивая в сторону больную ногу. – Каторга, она никого не красит. Зато вы все такой же, красавчик… Обвисли только малость, да то ничего… Жене, небось, и так в радость.

– А что ж ты сюда пришел-то, Никанор? – отхлынувший было страх вернулся с новою силой. На что это он намекает, образина каторжная? – Это ж опасно… для тебя. Или… ты специально меня ждал?

– Да нет, так сказать нельзя. Но вот, подвернулось. Отчего, думаю, не повидаться? Старое вспомнить… Небось, скучаетесь по Петербургу-то? Барышню ту вспоминаете ли, которая за вами в Сибирь примчалась?

– Не след нам с тобой нынче видеться! – решительно открестился от всего Дубравин. – Ты теперь на стороне Черного Атамана играешь. Небось, и он за такую встречу не похвалит. Или у тебя от него ко мне дело?

– Да какие ж у вас промеж собой дела могут быть? После всего-то? – искренне изумился Никанор. – Отчего он вас до сих пор в тайге не прикопал – я и разобрать не могу. Долго думал, да не придумал ничего. И у Мити не спросишь – не ответит. Сам не знаю, как это все стало – не было меня туточки-то. Тачки с рудою катал…

Серж едва не застонал, слушая спокойные косноязычные рассуждения Никанора. Господи, да как же чужды ему они все! Чужды, темны, и бесконечно опасны. И этот беглый каторжник, выживший наперекор всему, и Черный Атаман со своими извращенными безумием понятиями о справедливости, о должном и недолжном. Живущие едва ли не зверинским образом, вечно пьяные рабочие, мелкие, безликие, одинаковые, как каменные божки, самоеды, местные хваткие выдвиженцы, умеющие все на свете превращать в деньги. Тайга, которая не знает ценности человеческой жизни, в которой тонут все концы и начала, бесконечность трактов, по которым все везут и везут из конца в конец необъятной державы лес, сало, корзины и человеческие судьбы… Где тот теплый, тихий, снулый мир мелких провинциальных чиновников, в котором ему, Сержу Дубравину, было суждено провести свою жизнь? Зачем и почему он когда-то покинул его? За какими иллюзиями погнался? И какой безумной и бессмысленной химерой обернулась из-за этого его нынешняя жизнь…

– Да чего ж ты теперь-то хочешь от меня, Никанор?! – зло блеснув глазами, спросил Серж. – Денег?

– Да так, покалякать хотел, – Никанор усмехнулся в бороду. – Да вы будто не расположены. Или… никак боитесь меня?

– А как я, по-твоему, должен реагировать, повстречав в тайге беглого каторжника, а? – нервно потирая ладони, поинтересовался Серж.

– Вот, значит, вы как… – Никанор погасил улыбку. Помолчал, еще, теперь уже сознательно, накапливая напряжение в разговоре. – А вот о чем подумайте: отчего это смирный мужик-слуга беглым каторжником стал? Нет ли в том и вашей вины?… Деньги ваши мне не нужны. Своих хватает. А что до страха вашего, так то – пускай. Бойтесь, Сергей Алексеевич, бойтесь. Вам ведь есть, чего пугаться-то…