Красная тетрадь

С этими словами Никанор поднялся с бревна, на котором сидел, и, заметно прихрамывая, скрылся в кустах. Серж остался стоять с поднятыми к лицу руками, как будто бы собрался поиграть в детскую игру «я спрятался», в которую так любят играть с заботливыми родителями и няньками пухлощекие младенцы. Закрыл глаза ладошками и все: нет меня! Я спрятался!

Да только куда спрячешься от самого себя?!

Закат между тем догорал, но нежная красота его истекала на Березуевские разливы напрасно. Никто более им не любовался.

Глава 25 В которой остяк Алеша решительным образом вмешивается в происходящие события, Вера пытается спасти Никанора, а на прииске «Мария» происходит множество всяких недобрых событий

«Припасы за пуд (руб.)

Крупа гречная и ячная 5.40

Мука ржаная и пшеничная 4.20 и 5.50

Мясо соленое 6.60

Масло скоромное 45 к. за фунт

Мед 14.40

Сахар 50 к. за фунт

Соль 2.90

Чай кирп. 1.30 – 1 кирпич

Чай байховый 1.80 за фунт

Прочие товары

полушубки киргизские 3 рубля

перешитые 7 рублей

подошвы дубл. 50 к.

Рукавицы мурашинские 55 к.

лосиные 90 к.

Рубахи ситц. обыкновенные 1.80

нарядные 2.50

Сапоги кунгурские 5.40

Сукно крестьян. 22 к.

Шаровары плисовые 5.20

тиковые и триковые 2.50

холщовые 1.40

дабовые 1.80

Шубы русские 10.50

киргизские 7.20

Шляпы мужские 1.80

белые 1.50

……»

– Что творишь? – спросил Алеша, споро не входя даже, а вкатываясь в комнату, в которой стоял Верин рабочий стол.

– Да вот, смету для лавки… Все ладно вроде. Для Выселок я на масло до 14 рублей накинула…

– А нам сколько обошлось?

– Восемь рублей, шестьдесят одна копейка за пуд… Раскошелятся. А у тебя что за новости?

– Нехороши новости, ласочка. Прям, однако, не знаю, как и сказать.

– Прямо и говори. Чего тянуть-то?

– На приисках у Опалинских неладно. Расчет скоро. Люди волнуются. Работать-то заставляли за всех, в том числе и за тех, кто к нам ушел, а каков-то подсчет будет? Кто-то гоношит: ничего вам лишку не заплатят, долг за отходников артель покроет – моральный, видите ли, хозяевам убыток… Откуда такое течет – не разобрать. А вот другое – точно называют. Якобы Вера Михайлова доподлинно узнала, что Опалинские и Гордеев вздумали после закрытия сезона подать на тех рабочих, что контракт разорвали, в суд. И лишить их всех прав состояния, крестьян оштрафовать, ссыльных выпороть и всех разом – в тюрьму на три года. А чтоб того не случилось, велела упомянутая Вера Михайлова контору, где контракты хранятся, – сжечь к чертовой матери! Тогда, дескать, никакой суд ничего не докажет…

– Господи, Алеша! – Вера вскочила из-за стола, обернув подол вокруг ножки стула и с шумом опрокинув его. Грохот упавшего стула каким-то парадоксальным образом позволил ей разрядиться и не завопить в голос от возмущения. – Ты же понимаешь, что ничего подобного я говорить ни в коем разе не могла! – уже тише сказала она.

– Я-то понимаю, ласочка, а вот поймут ли пристав с исправником? Особенно, если весь этот сброд в одно место пальцем тыкать станет. Когда их после всего прижмут-то по-настоящему…

– А кто ж это, по-твоему, запустил все?

– Думаю, однако, что сами Опалинские. Может, инженер ихний присоветовал, чтобы сначала сезон не срывать… Уж больно тогда, в начале-то лета, все гладко прошло. Чего-то ждать надо было…

– Ерунда! Не может быть! И что ж им за выгода, если контора сгорит? Да еще под шумок общий бунт начнется. Как тогда… – Вера зябко передернула плечами.

– Может, им нынче и бунт в строку. Прииски Опалинским так и так закрывать надо. Если что-то из этого у них пройдет, пока суд да дело, да штрафы… Закрытие приисков случится под контролем казаков и полиции. Никто и пикнуть не посмеет. И они получатся уже не обидчики приискового люда, а сами обиженные. К тому же из всего выйдет, что рабочим как бы и вовсе платить не надо. Да еще и все у них, у обиженных народом Опалинских-Гордеевых, в долгу. Ну и тебе за все отомстить – тоже не последнее дело…

– И что ж нам теперь делать-то, Алеша? Как избежать? Полиция и так на меня косо смотрит, а если… Это ведь глупость выйдет, если мне теперь пойти и сказать: нет, я, мол, этого не говорила вовсе. Слово-то уж вылетело, хоть и не понятно, откуда… Алешенька, голубчик, ты ведь умный, придумай что-нибудь…

– Единственное, что приходит в глупый таежный голова старого остяка, может тебе, ласочка, здорово не по нутру прийтись… – задумчиво сказал Алеша, коверкая русский язык, как делал всегда, когда хотел прикрыть какие-то свои мысли и чувства.

– А поможет это? – спросила Вера.

Больше всего на свете ей хотелось заткнуть глаза и уши и ничего не видеть и не слышать. Долго. Приблизительно до следующей весны… Тошнота и пот по утрам, сердцебиение к вечеру – все эти давно знакомые женщине признаки не давали обмануться.

– Должно, однако, помочь, – Алеша внимательно разглядывал Веру.

«Что он видит? Что понимает? Что будет дальше?» – мучительно билась мысль, пульсируя вместе с кровью где-то в отекших к вечеру лодыжках.

– Тогда делай.