Красная тетрадь

Ранним утром в понедельник, сразу после Прощенного воскресения прибывшие из Ишима жандармы произвели одновременные обыски в домах, где жили Давыдов и Веревкин, и во флигеле у Златовратских, где обитала чета Корониных. У Давыдова нашли два номера журнала «Вестник народной воли» и один номер «Социал – демократа». Оба журнала издавались за границей и привозились в Россию нелегально. У Коронина обнаружились наброски статьи, в которой он характеризовал нынешнее время, как «медленное сползание в пропасть» и винил во всем институт самодержавия, а у Веревкина – рукописи его «истории Сибирской ссылки». Уже готовых номеров «Сибирского листка» отчего-то не обнаружили. По-видимому, революционеры успели их спрятать.

В результате Коронину запретили до особых распоряжений выезжать из Егорьевска, у Веревкина конфисковали трехлетний и весьма интересный с научной точки зрения труд, а Давыдова перевели с негласного под гласный надзор полиции. Жилище Измайлова, естественно, никто не обыскивал.

Коронин полагал, что жандармов навел Измайлов, а Давыдов и сам Измайлов высказывались в том смысле, что виновником вполне мог быть таинственный штатский, так интимно осведомленный о жизни императорской семьи и съехавший из «Калифорнии» на следующий же день после злополучного обеда. Надя при встрече сделала вид, что незнакома с инженером. Каденька под давлением дочери и зятя отказала ему от дома.

Через неделю после инцидента Измайлов приехал с докладом к Марье Ивановне Гордеевой. Марья Ивановна была очень внимательна, обо всем выспрашивала мнения инженера, и, казалось, не торопилась его отпускать.

На обратном пути Измайлова окликнули во дворе.

– Андрей Андреевич!

Измайлов обернулся и с крайним изумлением обнаружил стоящего по колено в грязном сугробе Волчонка. Эти дети всегда называли его Измаилом.

– Да?

Волчонок выбрался из сугроба и подошел ближе. Его сестер нигде не было видно.

– Андрей Андреевич, вы – провокатор? – спросил мальчик.

Машенька, которая наблюдала за инженером из окна, увидела, как он побледнел, поднес руку к лицу и едва ли не пошатнулся. Потом отвернулся и быстрыми, но какими-то неверными шагами пошел к воротам. Маша не знала, что именно сказал Измайлову один из противных Петиных отпрысков, но это явно причинило Андрею Андреевичу боль, и ее всегдашнее раздражение против элайджиных детей значительно выросло.

В комнату между тем вошла дожидавшаяся конца деловых переговоров Фаня.

– Приятный мужчина, – ответила она на вопросительный взгляд Маши. – Спокойный. И говорит складно. Я уж его знаю. Он у нас был. С Андреем про коммунизм и царствие Божие толковал. Мне руку поцеловал и сказал, что внешне – я его идеал, а что касается душевных качеств, которые снаружи не видны, так он даже боится со мною знакомиться, так как я уже за Андреем замужем…

Машенька удивилась. Простодушная Фаня не могла придумать эту сцену, но такого Измайлова – веселого, легкого и даже слегка фривольного в общении, она не только не видела, но и просто не могла себе вообразить.

– Тетрадь эта его – прямо умереть можно, – продолжала между тем Фаня. – Зачем он ее везде с собой таскает? Просто гусей дразнить.

– А мне нравится, – возразила Машенька. – Матвея Александровича напоминает.

– То-то ты с детства страшные истории любила!… И я ему, стало быть, говорю: какой же я внешний идеал, когда меня даже муж коровой зовет? Андрей-то надулся сразу, а Измайлов твой улыбнулся спокойно и говорит: отец Андрей шутит. Он просто опасается за сохранность доставшегося ему бесценного сокровища. И любой бы на его месте опасался. Я бы – точно. Не знаю, у кого как, а мой именно идеал – женщина в теле, приятной полноты, с белой кожей и толстыми русыми косами, да еще чтобы вот так, как у вас, короной уложены… (Машенька мысленно прикинула идеал Измайлова на себя, и тут же укорила себя за это). Мой тут же так издевательски у него спрашивает: «А ум? Ум у вашего идеала предполагается? Или как?» «Ум – обязательно, – опять же спокойно отвечает инженер. – Только у женщин ум – это на большую часть ум сердца, а не рассудка. Вы согласны? Вот как священник скажите: верно ведь, что именно женщины способны на подлинно глубокую и искреннюю религиозность, без всякой примеси расчета и договорных отношений с Богом? Ведь так?»

Ну дальше они о чем-то таком говорили, чего я разобрать не сумела, но все вместе поняла так, что Измайлов Андрюше-то нос утер и насчет моей внешности и насчет ума. За то ему моя благодарность. Чем-то он мне в тот момент Соню Домогатскую напомнил. Она тоже кого угодно отбрить могла так, что и вздохнуть не успеешь. Но так Андрюшке и надо. Господи, прости!

Кстати, я Соне письмо написала…

– Ты? – удивилась Марья Ивановна. – И о чем же это, разреши узнать?

– Спросила, что она думает о грехе прелюбодеяния, – независимо ответила Фаня, комкая руками бахрому, свисавшую со скатерти.

– Что-о-о? – воскликнула Машенька. – О чем, о чем?

– О чем слышала, – огрызнулась Фаня и отвернулась.