Красная тетрадь

Впрочем, возможен и иной вариант. И тогда рассказы Нади мне не имеют никакого отношения к реальности, и есть не что иное, как хитро задуманная Корониным и Давыдовым («летописец» Веревкин кажется мне для таких интриг слишком простодушным) провокация. Рассказать мне и поглядеть, куда, кому и каким образом я побегу докладывать… Но в это трудно поверить, так как тогда получается, что любезный Ипполит Михайлович сам подкладывает мне в постель свою жену. Не может же он быть таким наивным дураком, чтобы всерьез полагать, что встречаясь с Надей тайком и наедине, мы с ней лишь пьем чай и беседуем о переселенческом вопросе и областническом движении! Или – может? Но кто же тогда получаюсь я? Нет, не так – кто же получаюсь я в любом случае?

Глава 17 В которой рассказывается о любви разбойника Никанора к Вере Михайловой, маты Боролмина – к Северной Звезде, а также о любви остячки Варвары к свободе

Жемчужные с голубым лепестки пролесок, казалось, светились собственным нежным и таинственным светом. На лиственницах едва распускались мягкие пучки иголочек. Темные ели смотрелись чужими на празднике жизни. На ивовых кустах пушились переполненные пыльцой сережки. Между корнями деревьев, не дожидаясь сумерек, буйно шуршали мышиные выводки. На клейком, с грош размером березовом листке отдыхала уставшая за день пчела. Стреноженные лошади, фыркая и принюхиваясь, бродили по небольшой полянке и пили губами изумрудные фонтанчики свежей травы, пробивавшиеся сквозь бурую подстилку.

Мужчина и женщина стояли посреди поляны и смотрели друг на друга. Их медленные взгляды соприкасались, ощупывали друг друга не хуже, и, пожалуй, чувствительнее нетерпеливых пальцев.

– Отчего не хочешь пойти со мной? Боишься? – спросил мужчина.

– Нет, Никанор, – женщина покачала головой. – Не боюсь. Пусть на воле.

– Пусть, – мужчина кивнул. – Мне все равно. Как ты хочешь. Пойдем вон туда. Там елка, как шатер. Я разведу костер, иначе ты замерзнешь.

Раскинувшая свои ветви на краю поляны огромная ель и вправду образовывала внизу укромный домик. Гладкая, блестящая, сухая хвоя не оживлялась ни одной травинкой. Никанор расстелил вынутое из тюка одеяло, быстро зажег небольшой огонь. Вера отметила в нем сноровку таежных следопытов и разбойников – костер раскладывался таким образом, чтобы дым уходил в крону ели и рассеивался в ней. Случайные наблюдатели просто не могли засечь такой костер.

– Ты пришла… только сегодня? – спросил Никанор.

– Плохой из тебя купец, – усмехнулась Вера. – Спохватился теперь. Мог бы и зараньше выспросить, поторговаться, коли уж покупаешь товар.

– Ты – не товар! – с надломом в голосе прошептал мужчина.

– А что же еще? – удивилась Вера. – Цена названа. Стороны согласны. Да это пустое, мне не в диковинку. Я ж крепостной родилась…

– Если так, то я… – огромные кулаки мужчины сжимались и разжимались, словно дышали и готовились к нападению два хищных зверька.

– Хочешь теперь разорвать сделку? Ну-у… Никанор! Это уж ребячество какое-то. Или у тебя товара нету? Помер твой Коська-Хорек? Или сбежал и бумаги унес? Или Черный Атаман мнение переменил?… Решил сам золото добывать или уж сидеть на нем, как собака на сене?

– Вера! – лицо мужчины скрыто, до глаз заросло бородой, и выражения его разгадать нельзя, но мука в глазах оставалась подлинной. – Ты все про дела, да про золото это… Скажи: ты… тебе противно сейчас, и ты этим загородиться хочешь? Или и вправду в тебе ничего, кроме золота этого проклятого, не осталось?… Тогда лучше, чтоб меня в бегах до конца подстрелили…

– Ты хочешь, чтобы я сказала, что ты мне противен? И вся эта ситуация в целом? – испытующе глядя в глаза мужчины, медленно спросила Вера. – И это будет лучше, чем если бы мне было все равно, и только хотелось золота побольше? Правильно я поняла?

Никанор кивнул.

В Вериных желтых глазах мелькнуло что-то похожее на облегчение.

– Я пришла сюда по своей воле, Никанор, – сказала она. – Купить меня нельзя за все золото мира.

– Королевна… – прошептал Никанор, коротко простонал и закрыл лицо руками.

Некоторое время оба молчали. Вера привстала и поправила костер. Вокруг быстро темнело, и что-то угрожающе гудело и кряхтело в верхушке ели.