Красная весна

Знаем мы этих опекунов человечества! Чай, не ангелы! Монахи — те реалистичнее! Они на помощь божью рассчитывают! Его именем себя от зла огораживают денно и нощно — обеты, епитимья, memento mori… А вы-то, коммунисты, на что рассчитываете? Брежнев или Суслов будут вас от зла оберегать? А они-то сами? А Сталин ваш? А Ленин?» — вот что говорят реалисты коммунистическим романтикам, чей проект, по мнению реалистов, обречен на страшное поражение.

Что же предлагают сами реалисты вместо коммунистических (шире — хилиастических) преодолений низшего начала, раскрепощений и пробуждений начала высшего, очищений, освобождений et cetera?

Они предлагают для начала признать неистребимость злого начала в существе из плоти и крови, именуемом «человек». Это первый пункт их программы, порожденной не низостью, а благородством, не корыстью, а заботой о человечестве. Иначе этот первый пункт программы называется «антропологический пессимизм».

Второй пункт — утилизация зла. Если зло неистребимо, то его надо правильно использовать. Антропологический котел неисправимого зла, накрытый крышкой исторических «табу», в любую минуту может взорваться. Но если соорудить паровоз и правильно использовать энергию этого зла, то род человеческий может двинуться в правильном направлении. Каковым является не рай земной, а оптимизация доли зла в проекте Человек.

Третий пункт программы — организация всего, что касается сосуществования неисправимых злых человеческих существ. Если всё регламентировать, задействовать часть зла на благие цели, спалив эту часть в котле правильно организованного действия… Если другую часть зла канализировать в наиболее безопасном направлении, то жизнь станет не благой, но приемлемой.

Четвертый пункт — механистичность как основа преодоления зла. Источник зла — звериное начало. Оно неискоренимо. Но ведь в механизме такого начала нет! И чем больше человек будет «омеханизмен», тем в большей степени он будет очищен от зла. «Омеханизменность» может быть разнообразной — как социальной, так и антропологической.

Социальная «омеханизменность» — это и есть пресловутый немецкий порядок («орднунг»). Никакого особого отличия немецкого порядка от порядка в его общезападном понимании не существует. Просто немцы, будучи наименее западным из всех западных народов, взяв на вооружение западную философию «среднего пути» и «омеханизменности», стали исполнять этот поздно взятый ими на вооружение принцип со страстностью неофитов. Орды германских варваров разрушили римский принцип организованности вместе с самим Римом. И стали пировать на обломках цитадели права, норм и порядка с особой варварской свирепостью. В отличие от каких-нибудь вестготов, эти варвары даже не восхищались Римом, рухнувшим под тяжестью собственных пороков и варварского напора. Прошли столетия. Приняв христианство, варвары стали тосковать по Риму, назвав в итоге свою державу Священной Римской империей.

Поняв, что хаос, любезный сердцу подлинного германца, не дает победить соседей, немецкие варвары начали сковывать внешними нормами порядка, то есть «омеханизменности», неискоренимый внутренний хаос. Особо усердствовали пруссаки, заряженные хаосом сильнее, нежели остальные варварские племена. Хаос германской свирепости, помноженный на омеханизменность, доведенную до предела, создал армию полуроботов, над которой справедливо потешались и Наполеон, и Суворов.

Фридрих, именуемый Великим, надрывно омеханизмевал армию. Ему вторили Мольтке и другие корифеи немецкой военной школы. Бисмарк распространил это же начинание своих предшественников (уравновешивание свирепого хаоса как содержания предельной омеханизменностью форм) на всю немецко-прусскую жизнь. На этой бисмарковской основе произошло объединение Германии, укрепление империи Гогенцоллернов и многое другое. Всё это в итоге сыграло существенную роль в зачатии монстра, именуемого Первая мировая война.

Всем стало понятно, что норррмальная жизнь является укрощенным зверем, периодически срывающимся с цепи. Образ пса Френира, взятый из северно-европейской мифологии, очень четко выразил существо возникшей всемирно-исторической ситуации.

Да, пока зверь скован нормами, законами, рациональной «деликатной» свирепостью буржуазного государства — идет норррмальная жизнь. Пронизанная ужасом и тоской бессмыслия, начиненная скукой и много еще чем, но обладающая своими существенными преимуществами. Но это ненадолго. Зверь срывается с цепи — и эта самая норррмальная жизнь превращается в иррациональную кровавую суперсудорогу, в наинормальнейшую Европу, буквально заваленную трупами.