Красная волчица

— Вот она. Ты ее вчера на крыльце оставила. Ее росой примочило. Вот я и посушила у печки.

Анюта прижала к себе тряпичную куклу.

— Бедненькая, поди, набоялась без меня.

— Одевайся. Я тебе лепешку испекла.

Анюта надела платьишко. Позавтракали они с тетей Глашей.

— А где Юлька? — спохватилась Анюта. Юла всегда во время завтрака торчала в доме.

— Где ей быть? — отозвалась тетя Глаша. — К нашим, поди, убежала. С Чилимом у них беда — большая дружба,

— Я побегу посмотрю.

Анюта убежала, и вскоре из сеней послышался взволнованный голос:

— Бабуся… А бабуся…

Тетя Глаша кинулась в сени: лицо Анюты изменилось, глазенки округлились.

— Пташка моя, че случилось?

— А Юлька у кого-то щенка утащила, — сообщила Анюта.

— Какого щенка? Ты че выдумываешь?

— Какая ты, бабуся, непонятливая. Я хотела поиграть с Юлькой, заглянула в будку, а там — щепочек.

— Ну-да, пойдем поглядим.

Анюта впереди тети Глаши выскочила из дома, подбежала к будке, оглянулась на тетю Глашу, глаза все так же восхищенно блестели.

— Вот он!

Тетя Глаша заглянула в будку. Уткнувшись Юле в живот, спал дымчатый щенок.

— И верно, щенок, — удивилась тетя Глаша.

Она взяла его за загривок. Юла с тревогой следила за каждым ее движением. Анюта смотрела с благоговейной радостью.

— Кобелек, — определила тетя Глаша. — И один. Непременно будет зверовой. Это уж точная примета.

— Бабуся, дай мне пожалуйста, подержать, — неуверенно попросила Анюта.

— Подержи, моя-то, только не урони.

Анюта прижала к груди щенка, он тихо заскулил.

Юла выскочила из будки, беспокойно переступила с лапы на лапу.

— А он плачет, — опечалилась Анюта.

— Положи, моя-то. Вишь, мать-то как беспокоится.

Анюта положила щенка на место. Юла залезла в конуру и легла. Щенок неумело подполз ей под брюхо, почмокал и затих.

— Бабуся, я его покормлю?

— Мал он еще. Вот подрастет, играть с ним будешь, кормить его.

— А как мы его назовем?

— Не знаю.

— А я знаю. Дымок.

— Верно, Дымок и есть.

Анюта с тетей Глашей поспешили к Семеновне поделиться новостью. Семеновна в ограде чистила рыбу. Анюта ей сбивчиво стала рассказывать про Дымка. Семеновна, слушая, улыбалась. Потом погладила ее по голове:

— Колокольчик ты наш.

Анюта побежала в угол ограды, где у нее из бересты и листвяных коринок были настроены домики. Тетя Глаша проводила ее влюбленным взглядом.

— Сердцем чую, внучка она моя.

— Откуда ты это взяла?

— Отец ее на ероплане летает. И Ганя — летчик. Может, он скрыл от меня про жену. Так и есть, скрыл. Ночью подумала об этом… И не уснула. Сердцем чую, родная кровь, И пошто бы она сразу меня выбрала? Как увидела, говорит, я к тебе, бабуся, жить пойду. Ребенка не обманешь. Вот и выходит, внучка она моя.

— Ох, и выдумщица же ты, Глаша.

— Какая выдумщица? Чистая правда.

— Да я к чему говорю. Поди, Славу забрать надумала?

— Куда его заберешь, без Димки шагу шагнуть не может. Вот Ганя приедет, все сам решит. Я побегу к Хаикте, надо все Гане прописать. Может, он убивается, ищет жену с ребятишками.

— Посиди, почаюем.

— Какая тут еда? К вечеру почта придет. Письмо надо успеть написать.

Тетя Глаша взяла Анюту за руку, и они заспешили к школе. «Вот будет радости-то у Гани, — думала тетя Глаша. — Может, и прилетит на минутку к детям-то».

Глава III

На рассвете Ятоку разбудил глухой раскатистый выстрел, Она рывком села на кровати. Донеслись еще один за другим два выстрела. Ятока стала спешно одеваться. Проснулась Семеновна.

— Вроде стреляли? Или пригрезилось мне?

— Однако, к сельсовету зачем-то созывают.

— О, господи. Уж не беда ли какая стряслась?

Ятока накинула на голову платок и выскочила из дому. Светало. Было морозно, как ранней осенью. Возле сельсовета собралось уже много народу. Дормидонт Захарович сидел на коне с ружьем в руках.

— Бабы, заморозок. Надо хлеб спасать. Бегите на поле. Костры разводите. Дымом от заморозков хлеб укроем. Иначе погибель ему.

Дормидонт Захарович пятками ударил коня в бока и рысью поехал в сторону поскотины. Бабы — следом. Валентина Петровна кидала тревожные взгляды на разгорающуюся зарю и повторяла:

— Хоть бы успеть до солнца.

Вокруг поля темнели кучи хвороста, которые заготовил еще Семен. Хватились, а внутри они сырые и гнилые. Пока наносили свежий хворост, разожгли его, взошло солнце.

Дормидонт Захарович опустился на валежину, достал трубку:

— Эх бабы, наголодаемся мы ноне досыта.

Возвращались домой молча. Пронесет новую беду стороной или нет? Женя шла рядом с Ятокой, Война отняла у нее мужа. Теперь морозы убивали его поле.

На другой день чуть свет Женя была уже за селом. Глянула на поле — и оборвалось сердце: оно было бурое, точно созрело. Вспомнила, как Сема насыпал ей полную пригоршню крупного зерна.

— На счастье, Женя. Пусть наша северная земля первое зерно примет из женских рук.

Женя взмахнула руками, и зерно золотистыми искрами рассыпалось по черной земле. «Был бы Сема, он бы не допустил до такой беды», — подумала Женя.

Послышался бойкий перестук копыт. Из леса выехал Андрейка, спрыгнул с коня, сорвал колос, размял его. К нему подошла Женя.

— Вот беда-то…