Красная звезда. Крушение республики Итль

– Окончательно – после смерти Летта. Собственно, уже сближение Нэтти и Летта было началом этого разрыва. Нэтти становилось не по себе от аналитически холодного ума Стэрни; он слишком систематично и упорно разрушал все воздушные замки, все фантазии ума и чувства, которыми она так много и так сильно жила. Она невольно стала искать человека, который относился бы ко всему этому иначе. А у старого Летта было на редкость отзывчивое сердце и много полудетского энтузиазма. Нэтти нашла в нем такого товарища, какого ей было надо: он не только умел терпеливо относиться к порывам ее воображения, но нередко и сам увлекался вместе с нею. У него она отдыхала душой от суровой, все замораживающей критики Стэрни. Он, как и она, любил Землю мечтой и фантазией, верил в будущий союз двух миров, который принесет с собою великий расцвет и великую поэзию жизни. И когда она узнала, что человек с таким сокровищем чувства в душе никогда не знал женской любви и ласки, она не могла с этим примириться. Так возникла ее вторая связь.

– Одну минуту, – перебил я. – Правильно ли я вас понял? Вы говорите, что она была женой Летта?

– Да, – отвечала Нэлла.

– Но вы, кажется, сказали что окончательный разрыв ее брака произошел после смерти Летта?

– Да. Вам непонятно это?

– Нет. Я понимаю вас. Я только не знал этого...

В эту минуту нас прервали. С кем-то из детей случился нервный припадок, и Нэллу вызвали к нему. На несколько минут я остался один. Голова у меня слегка кружилась, я чувствовал себя так странно, что никакими словами нельзя было описать моего состояния. В чем дело? Не было ничего особенного. Нетти была свободным человеком и вела себя как свободный человек. Летта был ее мужем? Я всегда уважал его и чувствовал бы к нему горячую симпатию, даже если бы он не пожертвовал бы за меня своей жизнью.

Нэтти была женою двух моих товарищей одновременно?

Но я всегда считал, что единобрачие наше всегда вытекает только из наших экономических условий, ограничивающих и опутывающих человека на каждом шагу, здесь же этих условий не было, а была иная, не рождающая никаких стеснений для личного чувства и личных связей. Откуда же это мое тревожное недоумение и непонятная боль, от которой мне хочется не то вскрикнуть, не то засмеяться? Или я не умею чувствовать так как я думаю? Кажется, да. А мои отношения с Энно? Где же моя логика? И что же такое я сам? Какое странное состояние?

Ах да, еще вот что... Почему Нэтти не говорила мне всего этого? И сколько еще тайн и обманов вокруг меня?

И сколько их ожидать в будущем? Опять неправда! Тайна

– да, это верно. Но обмана тут не было. А разве в этом случае тайна не обман?.

Эти мысли вихрем пронеслись в моей голове, когда дверь отворилась и в комнату опять вошла Нэлла. Она, очевидно, прочитала на моем лице, насколько мне было тяжело, потому что в ее тоне, когда она ко мне обратилась, уже не было прежней сухости и суровости.

– Конечно, – сказала она, – нелегко привыкать к совершенно чуждым жизненным отношениям и к обычаям другого мира, с которым не имеешь кровной связи. Вы преодолели уже много препятствий, справитесь и с этим.

Нэтти в вас верит, и я думаю, что она права. А разве ваша вера в нее поколебалась?

– Отчего она скрывала все это от меня? Где тут ее вера? Я не могу ее понять.

– Почему она так поступила, я этого не знаю. Но я знаю, что она должна была иметь для этого серьезные и хорошие, а не мелкие мотивы. Может быть, их объяснит вам это письмо. Она мне оставила его для вас на случай именно такого разговора, какой сейчас был между нами.

Письмо было написано на моем родном языке, который так хорошо изучила моя Нэтти. Вот что я там прочитал.

«Мой Лэнни! Я ни разу не говорила с тобой о моих прежних личных связях, но это было не потому, что я хотела скрывать от тебя что бы то ни было из моей жизни. Я

глубоко доверяю твоей ясной голове и твоему благородному сердцу; я не сомневаюсь, что, как бы ни были чужды и непривычны для тебя некоторые из наших жизненных отношений, ты в конце концов всегда сумеешь верно понять и справедливо оценить их.

Но я боялась одного. . После болезни ты быстро накоплял силы для работы, но то душевное равновесие, от которого зависит самообладание в словах и поступках во всякую минуту и при всяком впечатлении, еще не вполне к тебе вернулось. Если бы под влиянием момента и стихийных сил прошлого, всегда таящихся в глубине человеческой души, ты хоть на секунду обнаружил ко мне, как женщине, то нехорошее, возникшее из насилия и рабства отношение, которое господствует в старом мире, ты никогда не простил бы себе этого. Да, дорогой мой, я знаю, ты строг, часто даже жесток к самому себе, – ты вынес эту черту из вашей суровой школы вечной борьбы земного мира, и одна секунда дурного, болезненного порыва навсегда осталась бы для тебя темным пятном на нашей любви.