Красная звезда, желтая звезда

Покамест же идет шестьдесят девятый год, за спиной которого — варшавский март и оголтелая антисемитская кампания в Польше против ревизионистов и сионистов, посмевших приветствовать победу своих собратьев на Синае, Голанских высотах и в Восточном Иерусалиме, пражская весна, завершившаяся пражским августом и интервенцией войск «братских» стран в рамках пролетарского интернационализма, вставшего грудью на пути разного рода Кригелей, Гольдштюккеров и Ледереров, парижский май, белградский июнь, а также все, кажется, остальные месяцы странного и лихорадочного шестьдесят восьмого года, отдаленные отзвуки которого будут слышны на протяжении семидесятых и даже восьмидесятых годов, чтобы завершиться восточноевропейскими революциями восемьдесят девятого года, предтечей и истоком которых он, несомненно, являлся.

Было бы несправедливо даже на мгновение предположить, что власть кремлевских геронтократов могла предвидеть все это в самом ужасном сне и сознательно и планомерно противодействовать разного рода социализмам «с человеческим лицом». Скорее всего, здесь действовало коллективное подсознание партии, воспринимавшее мало-мальски значительные перемены в привычной мифологической реальности, как смертельную опасность самому существованию режима. И, заглядывая в не столь уж отдаленное будущее, следует признать, что подсознание знало, что делало, предупреждая сознание о том, что крах любого режима наступает не тогда, когда он привычно жесток, а тогда, когда он столь силен, что может позволить себе даже самую малую толику либерализма или простого равнодушия. Впрочем, об этом писал еще Алексис Токвиль.

Разумеется, как всегда в России, крамола в первую очередь связывалась с еврейским разрушительным духом, и потому препоны на пути еврейской тематики в кино были едва ли не самыми мощными, разветвленными и решительными, тем более что опыт по этой части у власти сохранялся на генетическом уровне в полной чистоте и сохранности да и абсолютное большинство чиновников, ответственных за кинематограф, было скрытыми или откровенными антисемитами. В связи с этим позволю себе два коротких воспоминания.

Один из заместителей шефа кинематографии Владимир Головня запомнился мне двумя фразами. Первая, когда речь зашла о том, что на вгиковских экзаменах «заваливались» практически все, за ничтожными исключениями, абитуриенты-евреи, звучала примерно так: мы не будем готовить кадры для сионистского государства. А на вопрос, почему готовят кадры для Сирии, Ирака и Египта, ответ был мгновенным: потому что это — наши союзники. Фраза вторая, после просмотра вайдовской картины «Свадьба», где польские повстанцы вкупе с парочкой ортодоксальных евреев — халаты, лисьи шапки, пейсы — поворачивают свои косы и вилы на Восток: вот, смотри, они всегда вместе, против нас… Если учесть, что эти слова прозвучали всего через год-другой после окончательного изгнания евреев из Польши, то позиция человека, отвечавшего за кадровую политику в советском кино, выглядит более чем убедительно.

Еще один заместитель председателя Госкино Борис Павленок изгоняет из кино чрезвычайно талантливого режиссера Якова Бронштейна. Попытка походатайствовать за него или хотя бы выяснить, в чем повинен этот молодой человек, была пресечена на полуслове: пока я здесь, человек с такой фамилией работать в кино не будет! После следующего вопроса: а почему мне, еврею, можно, а ему еврею, нельзя? Ответ последовал тоже сразу: потому что ты — Черненко, а он — Бронштейн, его сразу видно… Несколько позже Бронштейн был вынужден эмигрировать, а из титров его фильмов, в том числе знаменитой короткометражки «Замки на песке», его фамилия была аккуратно вырезана, и единоличным автором ее с тех пор велено было считать оператора картины Альгимантаса Видугириса. Так что в этих словах Павленка была сформулирована вся концепция грядущего двадцатилетия: пусть вы есть, но лучше, чтобы вас не было, а еще лучше, чтобы вас не было видно…