Красная звёздочка

Он стоял, засунув большие пальцы рук под пояс и раскачиваясь с носков на пятки, с пяток на носки. Стоял и смотрел в землю, хотя там ничего не было. Нет, по земле полз-переваливался чёрный жук, совсем такой, как дома. Может, крылышки у него другие, но он же не летел, рассмотреть нельзя. Остановился у самой моей босоножки, потрогал её усиками и пополз в обход. И мне до слёз захотелось домой. Домой хочу! К маме, к папе, к сестричке! В наш двор хочу! И ещё к бабушке! Ой-ой-ой! Бедная бабушка, всё дожидается горчичников!

— Вот что, Лана, — на что-то решившись, глухо сказал Роберт. Я даже вздрогнула от его хриплого голоса. — Сейчас мы отправимся с тобой ещё в одно место. Только не знаю, как объяснить, где оно.

— А ты сильно думай, звёздочка поймёт, — великодушно ответила я. Мне не хотелось с ним ссориться.

Он наклонился к звёздочке. На экране появились непонятные тени, кресты.

— Что ты там видишь?

— Ты только не пугайся. Я хочу, чтобы мы оказались… на кладбище.

— Где? Ничего себе прогулочка! — воскликнула я. Прямо мороз по коже!

— Это очень нужно, честное слово.

Ну что ж, кладбище так кладбище. Хотя и страшновато.

«Пусть будет так, как хочет Роберт», — отдала я мысленно команду.

Тропинка шла между колючими кустами, неяркими цветочками.

— Здесь похоронен брат моей матери, — хмуро сообщил Роберт, останавливаясь возле тёмной таблички. — Видишь, написано: «Лётчик военно-воздушных сил Норман Мейлер». Он воевал с фашистами, ранили его. Возле Берлина. И не смогли спасти. Дома у нас не любят о нём вспоминать. То есть отец не любит, а мама иногда рассказывает. У него были русские друзья. Он вообще о русских говорил только хорошее. Вместе воевали против фашистов, должны и дальше быть вместе, — так он говорил. Мама ездила к нему в госпиталь. Но ничего нельзя было сделать. Я думаю, жаль, что его нет. Мы бы с ним дружили.

Задиристый, дерзкий Роберт повернулся ко мне, и глаза у него стали большими и светлыми, даже очень светлыми, как если бы он собирался заплакать. Он протянул ко мне руку, я невольно отшатнулась, но он всё-таки дотянулся до плеча моего — осторожно и ласково — как друг.

— Ты не думай про меня совсем плохо. Очень уж иногда хочется какой-то другой жизни, не бежать чуть свет за газетами, чтобы заработать, заработать, заработать…

Глядя на табличку, он спросил:

— Ты про пионерские лагеря не выдумала? Те, что у моря.

— Нет, — покачала я головой.

Ещё недавно я его прямо ненавидела, а сейчас он стоял такой беззащитный, хотя был на голову выше меня.

— Приезжай к нам учиться. К нам отовсюду приезжают учиться, столько иностранцев!

— Ладно! — оборвал меня Роберт. — Прощай, Лана.

Через кусты, не оборачиваясь, пошёл он к выходу с кладбища.

— Передай привет Джоан и Майклу! — кричу я.

— Если небольшой, то передам. Большой в карман не влезет! — Роберт всё же обернулся и шутливо оттопырил карман.

Мне пора возвращаться. Но отчего так щемит сердце?

Будущее

Теперь я хочу побывать в будущем. Если б узнать, что станет с Машей и Антоном, Джоан и Робертом. Да и про себя интересно.

В стекле картины на стене отражалось только мое лицо. Опустилась занавеска, за которой столько событий. Как приснилось. На руке почти незаметный синяк — могла упасть и о камень удариться. Но я знаю, это след от руки Роберта. Совсем не болит, даже чуточку грустно, что пройдёт.

— Я хочу побывать в будущем!

Фёдор Антонович, вообще-то старичок маленький, сейчас кажется большим. Я смотрю на него сидя, а он уставился на меня сверху пронзительными голубыми глазками-буравчиками из-под рыжих мохнатых бровей. Синяя куртка расстёгнута, видна клетчатая рубаха с разноцветными пуговицами. Может, это не пуговицы вовсе, а какие-нибудь сигнальные кнопки. Придвинул второе кресло, сел напротив и потрогал одну из пуговиц. Нечаянно или специально? И произнёс медленно, странно приглушённым голосом:

— Готовы ли вы, сегодняшние дети, к встрече с будущим?

Такую торжественную фразу произнёс, как будто контрольная начинается.

До чего удобные кресла у Сыроярова! Сидишь, и тебя убаюкивает — хочется закрыть глаза и подремать. Нарочно стараюсь рассердиться, а то усну.

— Глупости какие! Чего ж там готовиться! В будущем будет всё, как надо!

Ох, устала. Даже языком лень шевелить… И тут соображаю, что языком-то как раз и не шевелю. Молчу, только думаю. И у Фёдора Антоновича губы не двигаются. Вот это да! Но мы же вроде разговариваем?

— Отдыхай, не суетись, — губы у Сыроярова не двигаются, а слова слышу! — Так легче разговаривать, мысленно. Понимаешь?

Я киваю. Необычайное тепло расходится по телу. Сама собой зажглась старинная лампа под зеленым абажуром, в комнате наступил вечер.

— Закрой глаза, Лана. Не бойся, не уснёшь. Смотри.

Сам, пожалуй, какую-то пуговицу тронул. Потому что передо мной кино началось. Только без звука.