Красницкий Сотник ч.1-2

   Что делает стихи бессмертными? Да то, что из года в год, из поколения в поколение, из века в век, они находят отклик в душах людей – выражают словами то, что сам человек не может не только высказать, но даже, зачастую, и понять. А еще дают радость, утешение, надежду, сопричастность к великому... позволяют вдруг обнаружить в словах никогда не виденного и даже давно умершего человека, собственные мысли и чувства... И тогда поэту верят безоговорочно ВО ВЕМ, и находят в его строках рецепты поведения на любой случай жизни, как в... как христиане в Писании! Как там у Дольского:

   Между явью и сном, как по лезвию,

   ухожу на просторы великие,

   где религия – только поэзия,

   А Поэзия – это Религия

   О поэзии думалось хорошо. Возможно, профессиональный филолог счел бы эти мысли ересью, дилетантизмом или непроходимой глупостью, но они позволяли не думать об убитых мальчишках.

Глава 4

Сентябрь 1125 года. Берег реки Припять.

   Когда добрались до скрытной стоянки на берегу Припяти, работы у Матвея оказалось выше головы. Он сунулся было оказывать помощь в первую очередь Мишке, но молодой сотник шуганул его, велев заняться теми, кто был ранен наиболее тяжело, а сам отдался в руки Роськи и Антона. Оба с готовностью занялись Мишкиными ранениями, но Мишкин адъютант молча сопел, видимо все еще переживая, что его не взяли в поход на Пинские причалы, а Роська ворчал под нос словно классический седоусый дядька, хлопочущий над новиком:

   – Эк тебя по титьке-то резанули... ну, да ничего – не баба, дитя не кормить. А по плечу, видать, оголовьем двинули... пошевели-ка рукой.

   – Да цела кость, цела... на, гляди. Шевелю, как видишь.

   – Ну, вот и ладно, вот и хорошо... я только ссадину смажу от греха. А тут что? Так больно?

   – Уй!

   – Нет, Минь, это ж как надо было дернуть, чтобы ремень кистеня лопнул? Слава Богу, руку не оторвали... как ты меч-то после этого держал?

   – Молча... ну, все уже?

   – Сейчас, сейчас... о, Господи, у тебя по спине ходили, что ли?

   – Ходили, даже подпрыгивали! А я подмахивал! Хватит, что ты как баба причитаешь?

   – Да ладно, ладно... на вот, рубаху сухую надень. Поесть принести?

   – Не надо.

   – Тогда, может, поспать приляжешь?

   – Ну да, мне сейчас только и разлеживаться... Значит так: я пойду, узнаю, как там с ранеными, а ты погляди, чтобы отроки в сухое переоделись, поели и...

   – Так все уже, присматривают там...

   – Тогда готовь одну ладью – раненых назад в Ратное отправить надо.

   – Готовят уже.

   – А грести кто будет? Надо с Дыркой...

   – Уже договорились, он гребцов даст.

   – А...

   – И кормщика даст.

   – Тьфу, что б тебя!

   Мишка отчего-то еще больше разозлился, словно Роська ему перечил, хотя крестника, наоборот, надо было бы похвалить за распорядительность. Подумал немного, пытаясь сообразить, какие еще надо отдать распоряжения, ничего не придумал и поинтересовался:

   – А кто там орет-то так? Вроде бы не отрок – голос взрослый...

   – Не знаю... может, из огневцев кто-то... или из пленных...

   Прямо на душе полегчало – наконец-то у Роськи не нашлось ответа.

   – Мы что, и пленных взяли?

   – Ага! Четверых, правда все раненые. А еще один боярин...

   На берегу, рядом с причаленной ладьей раздались торопливые шаги и какой-то, не то обиженный, не то удивленный мальчишеский голос спросил:

   – Господин сотник, дозволь обратиться? Отрок Парамон!

   – Обращайся.

   – Господин сотник, ногу-то хоронить по-христиански, или как?

   – Чего?.. Какую ногу?

   – Так это... отрезанную... то есть, отпиленную... это самое, лекарь Матвей пленному боярину ногу отъял и говорит: “Забирай”. Я, значит, спрашиваю: “Чего с ней делать?”, а он отвечает: “Можешь съесть или погреби с песнопениями”.

   – Шутник, блин...

   – Чего, господин сотник?

   – Закопай ее, где-нибудь... без песнопений.

   – А...

   – А крест ставить не надо!

   – Ага... Слушаюсь, господин сотник!

   Средневековая операционная (она же – перевязочный пункт) зрелище не для слабонервных, впрочем, и для зрителя с крепкими нервами – тоже не подарок. Дело даже и не в полном отсутствии анестезии – на худой конец, брыкающегося раненого можно и оглушить, и не в почти полном отсутствии антисептики – людей со слабым здоровьем детская смертность прибирала еще до достижения ими “призывного” возраста. Наряду с хирургическим инструментом, своим видом вполне подходящим для пыточных застенков и методиками, включавшими в себя такие, например, приемы, как прижигание каленым железом, было и еще кое-что, в исторических фильмах деликатно умалчиваемое.

   Холодное оружие, как правило, наносило обширные ранения, сопровождавшиеся обильным кровотечением и, как следствие, быстрым падением кровяного давления, приводившего к потере сознания. Разумеется, при этом у раненого опорожнялся мочевой пузырь, а зачастую, и кишечник. Так что, кроме непосредственно обработки ран, приходилось еще и извлекать раненого воина из доспеха (тоже дело, отнюдь, не простое), обмывать и переодевать в сухое. И хорошо, если дело было летом, потому что зимой требовалось, при всех этих манипуляциях, умудриться не застудить и не обморозить пациента.