Красницкий Сотник ч.1-2

– Дядька Аристарх, – шепнул Мишка, улучив момент – поглядеть бы на Листвяну повнимательнее. Что-то мне кажется, что…

– Молчи. – Буркнул в ответ староста. – Сам знаю.

Мишка, сколько ни пялился на Листвяну, так и не смог понять ее чувства. Ключница не выла и не причитала в голос, не кидалась на гроб, не подала в обморок – держалась твердо, но глаза были красными, а лицо осунувшимся и как-то враз постаревшим. Так притворяться было невозможно, она действительно переживала. К тому же, молилась она, не то, что искренне, а, прямо-таки, истово, будто ждала какого-то знака свыше, а это было уж и вовсе непонятным – чего просила вчерашняя язычница у христианского бога?

По дороге с кладбища Аристарх сам потянул Мишку за рукав, отводя в сторону.

– На поминки не пойду, пускай там Кирюха сам отдувается. Ты чего про Листвяну узнать хотел?

– Да… так получается… ну, похоже, что Первак ей не сын был.

– Верно. Первак ей чужой, а раб божий Павел, так и вовсе никто. Еще что?

– Но переживала-то она… – Мишка запнулся, затрудняясь описать свои ощущения. – Не притворялась Листвяна. Ни в церкви, ни на кладбище. Не убивалась, конечно, по покойнику, но люди-то себя на похоронах по-разному ведут…

– Молодой ты еще, едрен дрищ… не довелось тебе испытать такого. – Лицо Аристарха на секунду стало отсутствующим, словно он ушел в какие-то воспоминания. – Не с покойником она прощалась, а с целым куском жизни. Большим куском, важным. Не понять тебе… пока.

«Угу, не довелось. Посмотрел бы я на тебя, будь ты на моем месте, когда со стен Мариинского дворца* обдирали текст указа о присвоении Ленинграду звания «Город-Герой». Тоже кусок жизни уходил, да еще какой! Небось, если бы твое капище, где ты предков славишь, так же поганили, без трупов бы не обошлось! Впрочем и у меня, сложись чуть иначе, как говорится, «рука бы не дрогнула и совесть не мучила бы». Не сложилось и… слава богу, что не сложилось.** Но тебе, потворник, знать об этом незачем».

– Но таилась же, камень за пазухой держала…

– А то мы не видели… самый умный, едрен дрищ? А мы, старые пердуны, значит, ослепли совсем? Что ты вообще знаешь? – На удивление, в голосе Аристарха совсем не было злости – одна насмешка. – Это для тебя Кирюха дед, а кое для кого, так и сейчас еще… – староста, совершенно неожиданно, блудливо ухмыльнулся. – Он изо всех сыновей Агея самым мягким, да ласковым был… девки, да молодки от него…гм, едрен дрищ… не видал ты деда в молодости! А он и сейчас еще! Короче, взнуздана и оседлана Листвяна, что кобылка игривая, да так, что и сама этому рада. Будет ходить под седлом по ниточке! Так себе и мысли! И не дай тебе бог… сам понимать должен, не дурак.

– Так что же, ей дед приказал Бурея к Перваку?..

– Нет, ты, все-таки, дурак! – досадливо констатировал Аристарх, но пилюлю все же решил подсластить: – Не от нехватки ума дурак, а от малолетства. Ничего он ей не приказывал! Просто сделал так, что ей САМОЙ захотелось прошлое от себя отринуть, а Первак – только часть ее прошлого, то, что на виду, Корнею же на это плевать с высокого дерева – он и так все видит и понимает.

Все, Михайла, как бы ты к вашей ключнице ни относился, впредь в дела между ней и Корнеем нос не совать! Уразумел?

– Так ведь…

– Я спрашиваю: уразумел?

– Да...

– Вот так, едрен дрищ, и матери то же самое накажи! И… и Лехе передай, а то полезет, понимаешь…

«Угу. Задернуть занавесочки и сидеть в купе, покачиваясь, как будто поезд едет. Знакомая песня. Ну уж нет! Ты-то, во благовремении, Богу душу отдашь… или что там тебе полагается, как потворнику Перунову, а мне с рожденным от Листвяны дядюшкой потом всю жизнь кувыркаться… Но политес соблюдать придется, блин, мало мне других забот…».

С поминками получилось как-то… мутно. Листвяна, конечно, не родня, но ключница-то не последний человек в усадьбе, да и некоторые «особенности» ее отношений с главой рода Лисовинов… И урядник Павел не просто умерший сын холопки, а «православный воин, принявший смерть от ран полученных в бою». Короче, устраивать мероприятие только для холопов было как-то неудобно. Природным Лисовинам пришлось присутствовать.

Впрочем, Корней на поминках особо не задержался. Отсидел за столом приличествующее случаю время, принял несколько чарок за упокой новопреставленного раба божьего, нашел несколько добрых слов в адрес почившего и, игнорируя укоризненный взгляд отца Михаила, засобирался уходить, ссылаясь на какие-то неотложные дела. Вместо прощания или извинений, лишь напутствовал Мишку и Лавра словами «Вы тут особенно-то не налегайте…».

Мишка тоже сильно не задержался, ибо «не пристало отроку» (кои-то веки польза от возраста обнаружилась), движением головы велев выметаться из-за стола и Варламу-Вторуше (Третьяка-Тихона, по малолетству, за мужской стол не пригласили). Лавр же, остался, даже и не скрывая своего твердого намерения надраться под благовидным предлогом. Уже уходя, Мишка, как говорится, «всеми фибрами души» почувствовал, что с уходом его и Корнея присутствующих отпустила некоторая скованность – чуть ли не вздохнули с облегчением.