Красницкий Сотник ч.1-2

– Была? А теперь что изменилось? – Мишка почувствовал, что спокойствие, даже некоторая флегматичность ключницы начинает приводить его в бешенство. – Боярыней заделаться возмечтала?

– Сплетен наслушался? А еще говорят, что разумник…

– Ну, ты… – Мишка поймал себя на том, что примеривается, как бы врезать Листвяне кулаком.

– Ну, ударь! Повали, ногами попинай… вовсе насмерть забей, ты же умеешь! – в голосе Листвяны не было даже намека на страх, отчаяние или подступающую истерику, скорее она, описывая совершенно непозволительное, что может последовать за первым ударом кулаком, защищалась от этого самого удара. И это подействовало.

«Сэр! Опомнитесь! Беременная женщина! Ты что, совсем в Бешеного Лиса заигрался, долбо…б?!!»

– А коли разумник, – все так же негромко и спокойно продолжала Листвяна – так пойми: все уже без тебя решилось: мое место теперь рядом с Корнеем, и только с ним! А через это – и с Лисовинами! Навсегда, до конца жизни! В родню не набиваюсь, но за спину свою можешь больше не опасаться. Даже наоборот, уж поверь: спину я прикрывать умею.

– Тебе? Поверить? После всего?

– А прикрывать придется, – Листвяна словно не слышала Мишкиных слов. – Рассмотрел, какой курятник-то в усадьбе квохчет? Для того, кто понимает, это не кудахтанье, а рычание. Бабьи войны для мужей невидимы, а сами бабы в тех войнах свирепы и безжалостны, так, что бед принести могут…

Разговор явно не получался – Мишка явился уличать, обвинять, разоблачать, а Листвяна ни от чего и не отказывалась, просто взялась поучать сопляка. Сидящий же в теле подростка пятидесятилетний мужчина, понимал, что она сделала свой выбор – осознанный и окончательный выбор в пользу Лисовинов. Она берет на себя неподъемную для мужчины задачу – держать в узде то, что она назвала «курятником», а Ратников назвал бы «серпентарием».

Однако роль пацана надо было доигрывать до конца. Пацану, в данный момент положено было сначала растеряться, а потом разозлиться… Чем бы все это закончилось, неизвестно, но за дверью вдруг раздался стук дедова протеза по доскам пола.

– Кхе! Ты чего это сюда забрел, Михайла?

«Ну, вот, приехали. Возвращается муж из командировки, а…».

– Да вот, деда, соболезнование высказать…

– Высказал?

– Высказал…

– Ну и выметайся! Утешитель, едрена-матрена…

Разъяснение ситуации, к глубочайшему своему стыду, Мишка, на следующий день получил от Юльки:

– Дурак ты, Минька! Да и все вы… сначала деревяшками друг другу по голове стучите, а потом ищете, каким местом, вместо отбитых мозгов, думать. Да влюбилась Листька в твоего деда, только и всего! Так влюбилась, что на все остальное наплевать и забыть! И не смотри, что он старый, да увечный, сам говорил: «Любовь зла, полюбишь и козла». А Корней-то и не козел вовсе! Она его жизнь, как свою приняла, и защищать ее будет, как волчица. Бывает такое – влюбленная баба свою жизнь напрочь перевернуть способна.

– Тебе-то откуда знать?

– Да уж знаю… – Юлька смешалась под насмешливым взглядом Мишки, и призналась: – Матушка объяснила. Она Бурею Первака «отпустить» велела, сам бы он не согласился. Надо было помеху между Корнеем и Листвяной убрать, чтобы она безоглядно могла… Бабы болтают, что слаще этого и быть не может… чтобы вот так – безоглядно, как в омут.

Юлька протяжно вздохнула и неожиданно накуксилась, будто собираясь пустить слезу. И так вдруг стало ее пронзительно жалко…

«Шестое поколение лекарок… а вдруг она уже неспособна вот так – безоглядно? Неспособна и сама это чувствует? И другим завидует? Но ведь всего лишь тринадцать лет, как бы рано ЗДЕСЬ не взрослели! Ей бы сейчас только о принце на белом коне мечтать… исключительно платонически».

Кто сказал, что «безоглядно» могут только женщины? Мишка и сам не заметил, как притянул Юльку к себе и губами загасил ее, не то недоуменный, не то возмущенный возглас. Как они целовались! Мишка, несмотря на весь свой прошлый опыт, и представить себе не мог ничего подобного! Даже и не догадывался, что такое может быть!

Ну и что с того, что Юлька занималась этим впервые и ничего не умела! Слияние!!! Такое же, как тогда, когда они вдвоем спасали на дороге тяжелораненого Демьяна. Или не такое? Юлькины эмоции захлестнули, смяли, растворили в себе Мишкино сознание. Удивление, испуг, стыд, радость, нежность… ВОСТОРГ и еще что-то чему названия нет, как нет и не может быть аналогов в мужских эмоциях…

Мишка просто перестал БЫТЬ – самостоятельно мыслить, чувствовать, ощущать. Да и на кой ему были сейчас собственные мысли и чувства – такие мелкие, бесцветные, безвкусные… топорные, какие-то, по сравнению с тем океаном эмоций, который захлестнул его силой Слияния? Цвета и ощущения, которые невозможно не только описать, но и осознать, ширь, которую не охватить ни взглядом, ни разумом, глубины, в которых таится древний, как сама жизнь ужас, непонятно как преодолеваемый и подчиняемый женским… нет, не разумом – ну нет нужного слова в человеческим языке! И радостное безумие, невероятным образом, порождаемое этим самым ужасом.