Красно-коричневый

– Лопухам-депутатам подбросили дохлую селедку, – идею о суверенитете России, и эти пельмени проголосовали и выперли Россию из Союза, подпилили главную опору страны! Здесь же лопухи-депутаты избрали Ельцина главой Парламента, проложили ему путь в Президенты! Здесь же он забрался на танк и хрипел свою пьяную речь, насмерть перепугав старичков-«гэкачепистов»! В этом чертовом здании ослы-депутаты проголосовали за Беловежский сговор, одобрили роспуск Союза! Эти же клецки наделили Ельцина чрезвычайными полномочиями, которыми тот воспользовался, чтобы разграбить страну и разогнать Парламент! А теперь мы должны защищать этих тварей с шерстяными ушами, класть наши головы, затыкать собой дыры, которые они прогрызли в монолите страны! И самое интересное, что мы добровольно станем это делать!

Лицо генерала, его зрачки, серые усы, говорящие губы, все его тело до кончиков пальцев, сжимавших стакан, начинало едва заметно дрожать. Словно в каждой обгорелой клетке проступала прежняя боль. Кожа начинала пузыриться, рубцы воспалились, и он удерживал себя от страшного крика.

Генерал поставил стакан, чтобы не видна была дрожь. Потянулся к телефону, снял трубку.

– Что за черт! – Он бил по рычажку. – Работает в режиме молчания! – Он покрутил диск. – Конец связи! Теперь нам осталась голубиная почта! К командующим округов сизарей посылать!

В дверь постучали. Появился вкрадчивый человек.

– Товарищ генерал, прибыли Руцкой и Хасбулатов. Просят вас к себе.

– Иду, – сказал генерал.

Он оглядел свой стол с выложенным походным скарбом. Поправил черный берет, сдвинув его набок. В черном косом берете, горбоносый, усатый, он был похож на ястреба.

– Оставайтесь здесь, отдыхайте, – сказал он Хлопьянову. – Будете работать только со мной. Получите документ свободного прохода в здание. О наших отношениях знаем только мы. – И вышел, сопровождаемый Морпехом, плечом вперед, скосив берет, похожий на хищную птицу.

Хлопьянов остался один. Приблизился к окну, за которым струилась ночная река, свисала из небе туманная громада гостиницы, тлел мутными огнями город, словно остывающее костровище.

Он был удовлетворен и спокоен. Наконец, после долгих блужданий и уверений, его посчитали своим, поставили в строй. Он был теперь не один. Сколько их будет, готовых встать на защиту Дома Советов, покажет утро. Он смотрел на Москву, а она смотрела на него бессловесно и холодно, не желая ему ничего сказать.

Уселся на диван, почувствовал, как устал. Откинул голову, борясь с дремотой, ожидая возвращения генерала. Голова его клонилась на мягкий подлокотник. Он вытянулся на диване и заснул. И последнее, что он увидел перед тем, как исчезнуть, было голубое море, темный бок лодки и серебряная рыбина, вылетающая из воды.

Глава тридцать вторая

Хлопьянов проснулся от солнечного луча, от возбужденного гула за окнами. Его туманные тягучие сновидения мгновенно опрокинулись в яркую явь, – он лежит на диване в кабинете Красного генерала, накрытый генеральским плащом. На потолке от близкой реки солнечная рябь. На улице мембранные стенания мегафонов, усиленная громкоговорителем бравурная музыка. Не стрельба, не крик атакующих, а музыка и шмелиное жужжание толпы.

Он быстро встал, плеснул себе в глаза из графина и бодрый, в предчувствии важных, стремительно нарастающих событий, вышел из кабинета.

Дом Советов, ночью омертвелый, безлюдный, похожий на затонувший корабль, сейчас был полон торопливых, повсюду возникавших людей. То и дело открывались двери кабинетов, в них появлялись озабоченные депутаты, куда-то торопились с портфелями, папками. При встрече шумно здоровались, нарочито громко обменивались язвительными репликами в адрес президента. В мягком шелестящем лифте Хлопьянов встретил Бабурина. С черной бородкой, темными волосами, в которых красиво белел седой завиток, Бабурин улыбался насмешливыми румяными губами и что-то объяснял молодой женщине, глядевшей на него с обожанием.

– А вы попробуйте, сударыня, без телефона, без телетайпа, без факса передать в Сибирь ваши воздушные поцелуи! Вот тогда мы сможем сказать, что регионы нас действительно слышат!

Он улыбался женщине с чувством легкого превосходства. Его спокойный, насмешливый вид говорил Хлопьянову, что дела обстоят нормально, вчерашние тревога и беспомощность были ночным наваждением.

В стеклянном холле первого этажа, солнечном и сквозном, Хлопьянов увидел знакомого депутата, чье имя не помнил, но чьи патриотические выступления, пылкие и бестолковые, доставляли ему удовольствие. Депутат, лысый, толстогубый, размахивал длинными руками, громко выговаривал своему спутнику:

– Вот и хорошо, он сам, алкаш чертов, сел на крючок! Пусть-ка теперь подергается! А Конституционный суд на что? А прокуратура? Министр обороны, хоть и козел, но присягал Конституции! Пусть-ка сам теперь и жует свой указ!