Красно-коричневый

– Ждите, я доложу, – сказал постовой. И пока он ходил докладывать, Хлопьянов видел, как открываются вдоль коридора двери, из них падает красноватый колеблемый свет, словно от углей в печи.

– Проходите, – пригласил его постовой.

Красный генерал сидел при свече, накинув на плечи пальто. Лицо его в красноватых отсветах казалось мрачным, печальным. Во всем его облике, – в колючих усах, в небритых запавших щеках, в наброшенном пальто – было нечто от блиндажей, коптилок, военного долготерпения. Хлопьянов вдруг испытал к генералу нежность, болезненное сострадание и доверие, как к родному, одинокому, никем не понятому человеку, который угрюмо и безнадежно служит своим заповедям. Как и сам он, Хлопьянов.

– Разрешите доложить, товарищ генерал… Я был у штаба вооруженных сил СНГ… Все видел своими глазами… – сказал он, ступив в красный туманный шар света, мягко колыхавшийся вокруг свечи. – Уже сегодня ночью возможен штурм парламента…

Подробно, не пропуская мелочей, вплоть до оранжевого огонька легковушки и веточек липы, срезанных очередью, он поведал генералу о беде, постигшей Офицера. Об озаренном коридоре, куда выволокли пленника. О хромированных наручниках. О последнем, на издыхании, крике Офицера: «Фашисты!.. Мы вас все равно расстреляем!..»

– Штурм возможен сегодня ночью… Так сказал полковник Каретный… Вы можете мне не верить… У меня злосчастная роль… Но я должен был вам передать…

Генерал молчал, хмурился, топорщил усы. Тень от его носа лежала на небритой щеке. Он смотрел на бумаги, над которыми струилось острое пламя свечи. На бумагах были начертаны планы этажей, коридоры, баррикады, возможные направления атаки, – от мэрии, от Москва-реки, от Горбатого моста. Стояли значки, стрелки, обозначения постов, рубежей обороны. Генерал готовился к бою. Если его не отвергнут и примут, Хлопьянов встанет на любом указанном месте, и как солдат с пистолетом будет отбиваться до последнего патрона.

– Вы себя не корите, полковник. У нас у всех злосчастная роль. Я вам доверяю. Сейчас я буду проводить совещание, – повторите людям вкратце свой доклад. Пусть знают, что такое бессмысленный героизм, и как он переходит в идиотизм и предательство.

В комнату входили люди, наполняя ее шаткими тенями, комбинезонами, сиплым дыханием и покашливанием. Рассаживались на стулья возле стен. У некоторых в руках были автоматы. Иные клали на колени аккуратные штабные папки. Среди вошедших Хлопьянов узнал Вождя, – невысокий, стройный, в руках – короткоствольный автомат со спаренными, перетянутыми изолентой рожками. Тут был и Белый генерал, худой, узкоплечий, в дорогом плаще, с недовольным высокомерным лицом. Присутствовал круглоголовый седовласый командир рабочих дружин, сподвижник Трибуна, Хлопьянов узнал его по широкому лбу и седому бобрику. Казак Мороз сидел, не снимая папахи, покручивал золотистый ус, выставил сапог, в который были заправлены штаны с лампасами и торчала нагайка. Были и другие, по виду военные, среди них покручивал четки командир прибалтийского ОМОНа. Все уместились вокруг крохотного пламени свечи. Их лица были едва различимы в бархатных красных сумерках.

– Сейчас вы прослушаете доклад полковника, – Красный генерал кивнул на Хлопьянова. – Потом без комментариев приступим к обсуждению плана обороны. Хочу заметить, – по приказу министра обороны Ачалова вся полнота управления обороной переходит ко мне. Невыполнение моих приказов я буду расценивать как измену. Стану карать за это мерами вплоть до расстрела… Докладывайте, полковник!

И опять Хлопьянов повторил свой рассказ, объясняя схему засады, намеренное убийство милиционера и женщины, прогноз на штурм, который состоится текущей ночью.

Никто не комментировал, не задавал вопросов. Красный генерал вел совещание. Его слова колыхали пламя свечи, и лица сидящих всплывали на волнах света, как камни на отливе.

– Вы знаете примерный план обороны, свои направления и сектора. Я хотел бы узнать о ваших возможностях, о предполагаемых действиях на случай штурма.

Первым говорил командир рабочих дружин, крутя крепкой, коротко стриженной головой.

– Баррикады с севера и с юга достраиваем. Укрепляем рельсинами, торчком вперед. Камни и обломки асфальта – оружие пролетариата. Для рукопашного боя – обрезки труб, арматура. Во время соприкосновения с противником добудем себе огнестрельное оружие. Есть бутылки с горючей смесью. У меня все! – закончил он краткий доклад. Хлопьянов понимал беззащитность дружин, на которые, треща пулеметами, грохая пушками, пойдут «бэтээры» и танки. Любил этого упрямого москвича из какого-нибудь депо или цеха. Желал, чтобы тот принял его в дружину, выделил позицию среди деревянных ящиков и досок баррикады.

Говорил отставник, заменивший попавшего в плен Офицера, огорченный, суровый, переживающий беду командира.