Красноармеец Горшечников и «огненная вода». История 1-ая

Север прикрыл глаза, будто у него вдруг заболела голова. Подошёл маленький кривоногий офицер - командир взвода, присланного Шмелёвым, спросил, закончена ли погрузка.

- Можете отправлять, - сказал комиссар.

Усталый, истрёпанный отряд зарысил к Кисляковке.

- Я целиком несу ответственность, - тихо говорил Лютиков. - Не удержал Серафима.

Комиссар, посвистывая, сшибал нагайкой репейные головы.

- Доложи Шмелёву, пусть трибунал решает…

- Ты замолчишь? - спросил Север.

Помполит замолчал.

Красноармейцы разместились на ночёвку в первой свободной хате. Хозяйка, древняя старуха, еле выбралась из угла. В хате было пусто: старый стол да голые лавки.

- Как же ты живёшь, бабушка?

- Живу, - старуха пожевала губами. - Всё живу… Курочка у меня была рябенькая, и ту скрали. Хорошая курочка была, ноская.

* * *

Лютиков посмотрел на Горшечникова и улыбнулся своей тихой, застенчивой улыбкой.

Гарька шарахнулся к порогу.

- Не я это, товарищ помполит! - сказал он страстно. - Не брали мы ничего. Что мы, звери? Голо же у бабки.

Вошел Новил Долгодумов, посмотрел на шепчущую хозяйку. Прошёлся по хате, остановился в «красном» углу.

- Снимок тут висел, - сказал он. - Куда делся?

Старуха уставилась в пол, мелко тряся головой.

- Делся куда-тось, - проговорила она нараспев. - Куда-тось делся… Курочка у меня была рябенькая…

- Ступайте на улицу, мамаша, - Новил положил руку на плечо старухи, мягко подталкивая её к выходу. - Там вас покормят.

Старуха, сжав руки под рваным полушалком, вышла из голой, сухой хаты. Долгодумов сел на лавку, поставил винтовку меж расставленных колен.

- Фотография батина тут висела, ещё с германской, - поделился он. - Украли, что ли? Кому надо стало?

- Это твоя мать? - тихо спросил Лютиков.

Долгодумов кивнул.

- Можно, я её с собой возьму? Видите, какая она… разве такую оставишь?

- Да ведь не выдержит она, - сказал Ромка. - Годы у нее не те, в красноармейском обозе ездить.

- Она у меня не старая.

- Сколько ей - шестьдесят? - вздохнул Лютиков.

- Сорок… будет в июне.

Помолчали.

- Батя мой был председатель ревкома, - объяснил Долгодумов. - Начальником станции служил. Когда наши ушли из Кисляковки, он остался. Дроздовцы его запытали насмерть. Трое суток убивали. Мамашу у него на глазах шомполами пороли, чтоб сильнее мучился. Бабы её потом выходили, в уме только повредилась.

Со двора донесся протяжный крик.

Новил бросился вон из хаты, Горшечников с Улизиным за ним.

Мать Долгодумова с тонким звериным воем царапала лицо пленному есаулу.

- Это он её тогда шомполами… ирод, - прошуршала какая то баба. - А мужа её, Ферапонт Михалыча - шашкой. Сначала руки-ноги обрубил, потом - голову.

Есаул мотнул головой, будто медведь, шваркнул женщину о стену. Та оползла вниз и осталась лежать, разметав в пыли седенькие космы.

Бабы ахнули.

Север ударом сшиб есаула с ног, придавил сапогом и разрядил в него обойму браунинга.

- Что такое? - Лютиков вышел из-за хаты, вытирая руки полотенцем. Взглянул на мёртвого есаула. - Север, ты сапоги испачкал.

Комиссар взял у помполита полотенце, стёр с сапог жирные красные пятна.

- Ну, что уставились? - сказал он станционному народу. - Идите спать. Власть больше не переменится.

Весть о том, что за операцию под Кисляковкой Шмелёв представил Снейпа и Гарьку с Георгиной к ордену, застала отряд в Тимашевске. Награждение проходило в городском театре, после митинга. Народу набилось плотно, от махорочного духу и речей в красноармейских головах плавал туман. На митинг приехал сам командарм.

Гарька, нетерпеливо вздыхая, сидел рядом с Ромкой, по левую руку вертелась Георгина. Насилу дождались, пока Шмелёв договорит, наконец:

- Ксаверий Снейп награждается орденом Красного Знамени эр-эс-эф-эс-эр.

- Ур-ра!!!

Комиссар вышел из президиума. Шмелев прикрепил орден, сказал что-то - Север отозвался кратко: «Служу народу», сел обратно за стол и немедленно принялся шептаться с Кондратом Засувкой.

Вызвали Горшечникова.

Шмелев принялся рассказывать о его заслугах. По его словам выходило, что Гарька - вовсе не Гарька, а былинный богатырь. Горшечникову стало жарко от похвал. Не зная, чем себя занять, он налил воды в стакан. Пить не стал - боялся поперхнуться.

- … орденом Красного Знамени эр-эс-эф-эс-эр!

- Ур-р-р!.. - отозвался зал.

Гарька стоял прямо, как полено, пока Шмелев прикалывал орден к его гимнастёрке, деревянным шагом спустился в зал и только там, усевшись, отмер.

Георгина весело взбежала на сцену, но перед президиумом присутствие духа вдруг оставило её. Она начала говорить, сбилась, побледнела, зачем-то заплакала.

- Спасибо, товарищи, - выговорила она наконец.

Зал взорвался аплодисментами.

- Вот осрамилась, - прошептала Георгина, садясь рядом с Гарькой. - Перед комиссаром стыдно.

- Он на тебя вовсе и не смотрел, - утешил её Горшечников.

Георгина помрачнела. Из зала вышли вместе. Гарька поглядывал на свой орден и всё норовил потрогать. У Георгины вся радость из глаз ушла. Она шагала, задумчиво глядя перед собой, красная косынка ровно лежала на чёрных кожаных плечах.

- Может, помиритесь с Ромкой? - спросил Горшечников неуверенно.

Георгина мотнула кудрявой головой и прибавила шагу.