Красное бикини и черные чулки

— Ну теоретически это возможно, — внял моим доводам Мажор, — но тут какая-то мистика. Глаза закрою и вижу: силуэт в арке и Ольгу в окне. — И тут же запричитал, как профессиональная плакальщица над гробом: — Ой, не могу! Ой, околею! Да холод же собачий! Ой, мои рученьки! Ой, мои ноженьки!

— Ну так выходи из подполья, или ты еще не созрел? — Я тоже медленно, но верно примерзала к табурету, несмотря на подушку-сидушку.

— Да созрел я, созрел… — прогнусавил Мажор. — Мне бы только это… Пару синяков… Может, поспособствуете, а, Марина Владимировна?

— Да я бы с удовольствием, только боюсь, силу не рассчитаю, сделаю тебя на всю жизнь инвалидом. Ты вон лучше сам… Стукнись башкой о косяк, фонари получатся — первый класс!

— Думаете? — тяжко вздохнул Мажор и, вы не поверите, на полном серьезе треснулся головой о дверной косяк, а потом еще и повторил с унылым бормотанием: — И чего только не сделаешь ради рейтинга?.. — После чего со стоном испросил у меня зеркало.

Я достала из сумки пудреницу, а Мажор полюбовался плодами своих трудов и саданулся о косяк еще разок. Для верности.

Я прониклась уважением к Мажорову мужеству и предложила в меру своих сил поспособствовать его дальнейшему преображению, для чего вызвалась почикать маникюрными ножницами элегантное Мажорово пальто.

— А вот этого не надо! — решительно запротестовал Мажор. — Зачем же портить дорогую вещь? У меня же все предусмотрено. — И припер откуда-то дорожную сумку с драными лохмотьями, не иначе с бомжа снятыми. Быстренько переоблачился и довольно похлопал себя по бокам. — Что, хорош? А вы пальто хотели портить!

И то верно, пальто — это вам не морда.

— Да, чуть не забыла, — я приготовила еще один сюрприз Мажору, — там меня такси ждет. Так вот, дорога за твой счет.

— О чем речь, Марина Владимировна! — И глазом не моргнул Мажор. Может, потому что с фингалами моргать не очень-то и сподручно. — У нас же с вами джентльменский договор!

Последнее замечание мне особенно понравилось, потому что прозвучало из уст «джентльмена до кончиков ногтей».

— А если я передумаю? — лукаво прищурилась я.

— Побойтесь бога, Марина Владимировна, — Мажор молитвенно сложил на груди руки. — Не заставляйте меня думать, будто на свете нет ничего святого!

* * *

Примерно через час я была уже на работе. С кассетой, отснятой накануне на Северном кладбище. Она была у Мажора дома, и, чтобы, не дай бог, снова чего не перепутать, я ее даже просмотрела на Мажоровом видаке, пока он обзванивал местные СМИ, взволнованно сообщая, с каким трудом он вырвался из лап неизвестных, но очень кровожадных бандитов.

Когда я посоветовала Жанке не слишком распространяться насчет Мажоровых проделок, она чуть с ума не сошла. Накинулась на меня, как бешеная, чуть в клочья не разорвала:

— Ты что? Ты сговорилась с этим пронырой? С ума сошла!

— Так нужно, — твердила я одно и то же, хотя сама не очень хорошо понимала, а почему, собственно. Ведь Мажор не сообщил мне ничего принципиально нового. Во-первых, что касается шантажа. Ясно, что речь идет о Вице. Пахомиха знала о его нетрадиционной ориентации. Во-вторых, о силуэте в арке. Тут вообще все очень зыбко. Даже если он и направлялся к Пахомихе, то не факт, что он ее убил. Если учесть, что Пакостник взял это злодейство на себя. Правда, сие лично мне неизвестно, а у Кошмарова хрен узнаешь. У него на все про все один ответ: тайна следствия.

Однако заноза в моей голове все же засела. И свербела, свербела… Я мысленно раскладывала версии, как пасьянс, и ни одна из них у меня не сходилась. Ну кто, к примеру, мне скажет, от кого были «подарки» под моей дверью? Вдруг Пакостник тут ни при чем? Тем более что и повод для сомнения имеется. Это последний случай с лилиями. Следы-то тогда привели к Порфирию, пребывающему в клофелиновой отключке. И если не Порфирий собственноручно стащил их с Гириной могилки, то некто, побывавший в тот день в его квартире. И угостивший нашего мариниста божественным нектаром из водки и клофелина.

Что ж, может, стоит все-таки попытать нашего Айвазовского, хотя шансов, сдается мне, практически никаких. Наверняка ведь ничего не помнит, пропил, барбос, и мозги, и память.

— Эй, Хвостова, — позвала я Жанку. — Твой Леонардо все еще в больнице прохлаждается?

— Да где там! — отозвалась она взволнованно. — Убег! Надоело, говорит. А у самого сердце больное! А что?

— А то, что не мешало бы с ним поговорить…

— О чем? — беспокойно задергалась Жанка. — Опять о всех этих ужасах? Мало, что ли, он пережил? Нет, ты уймешься когда-нибудь или нет? Пойми ты, поймали маньяка, поймали! Я сама чуть жизни не лишилась, а этого гада замордовала!

— Уверена, ты получишь за это медаль, — подсластила я пилюлю. — Но с Порфирием мне так и так нужно покалякать.

— А если я против? — набычилась Жанка.

— А если ты против, то говорить с ним будет Кошмаров, — пригрозила я ей.

Суровые меры возымели на Жанку нужное действие.

— Ну, доканывай его, доканывай, если тебе так хочется, — пробормотала Жанка и добавила не без злорадства: — Только как ты будешь до Новостройки добираться, сначала туда, а потом обратно, без машины-то?