Красное и белое, или Люсьен Левен

Десять минут спустя господин Гранде смеялся над простодушием господина Левена, и речь снова зашла о мадемуазель Раймонде. Высказав на этот счет все, что можно сказать, господин Гранде наконец заявил:

– Чтобы заставить Люсьена Левена позабыть это странное увлечение, было бы вполне уместно, если бы вы с ним немного пококетничали. Вы можете предложить ему свою дружбу.

Это было сказано вполне трезво, естественным тоном господина Гранде; до этой минуты он острословил. Разговор длился уже час и три четверти.

– Разумеется, – без колебаний ответила госпожа Гранде, чрезвычайно обрадовавшись этому в глубине души.

«Сделан огромный шаг вперед, – подумала она, – это надо констатировать». Она поднялась.

– Это идея, – сказала она мужу, – но мне трудно с этим примириться.

– Ваша репутация так безукоризненна, в ваши двадцать шесть лет при вашей замечательной красоте вы ведете себя так безупречно и поставили себя настолько выше всяких подозрений, подсказанных завистью к моему успеху, что вы вполне можете себе позволить в пределах приличий и чести все, что может быть полезно нашему дому.

«Вот он уже говорит о моей репутации, как говорил бы о достоинствах своей лошади!»

– Не со вчерашнего дня имя Гранде пользуется уважением порядочных людей. Мы не какие-нибудь безродные.

«Ах, боже мой! – подумала госпожа Гранде. – Он сейчас заговорит о своем предке, тулузском синдике».

– Отдайте себе до конца отчет, господин министр, в размерах обязательства, которое вы собираетесь взять на себя. Я слишком уважаю себя, чтобы швыряться своими друзьями. Если господин Левен сделается нашим близким другом в первые два месяца вашего пребывания у власти, он должен будет им остаться в течение двух лет даже в том случае, если господин Левен потеряет свое влияние в палате или на короля, даже в том маловероятном случае, если ваше министерство падет…

– Министерства держатся по крайней мере три года, палате предстоит еще четыре раза голосовать бюджет, – обиженным тоном возразил господин Гранде.

«Ах, боже мой! – подумала госпожа Гранде. – Я навлекла на себя еще десятиминутный разговор в канцелярском духе на высокую политическую тему».

Она ошиблась: разговор закончился только через семнадцать минут обязательством господина Гранде сделать Люсьена Левена близким своим другом на три года, если уж придется взять его на один месяц.

– Но в свете будут считать его вашим любовником.

– Мне это будет неприятнее, чем кому бы то ни было. Я предполагала, что вы постараетесь меня в этом утешить… Но скажите наконец, хотите вы стать министром?

– Я хочу стать министром, но достойным путем, как Кольбер.

– Где нам взять кардинала Мазарини, который, умирая, представил бы вас королю?

Эта ссылка на историю, сделанная кстати, привела в восторг господина Гранде и показалась ему убедительным доводом.

Глава шестьдесят третья

<…>

Она захотела поиграть с ним в шахматы.

В этот вечер она была оживлена, блистала еще более удивительной свежестью, чем обычно. В ее красоте не было ничего величественного, ничего неприступного – словом, ничего такого, что пленяет избранные сердца и внушает страх большинству людей.

Успех госпожи Гранде у двух десятков мужчин, один за другим подходивших к шахматному столику, был поразителен.

«И такая женщина почти ухаживает за мной! – думал Люсьен, доставляя госпоже Гранде удовольствие выигрывать у него. – Должно быть, я изрядный чудак, если мне это не доставляет счастья».

Вдруг у него мелькнула мысль: «Я нахожусь в таком же положении, как мой отец: я потеряю свое положение в этом салоне, если не воспользуюсь ее благосклонностью, и кто мне поручится, что впоследствии я не пожалею об этом? Я всегда презирал это положение, но я никогда не занимал его. Отнестись к нему с презрением было бы глупо».

– Какая для меня жестокая радость играть с вами в шахматы! Если вы не ответите на мою роковую любовь, мне ничего другого не останется, как пустить себе пулю в лоб.

– В таком случае оставайтесь в живых и любите меня… Сегодня вечером ваше дальнейшее присутствие совсем лишило бы меня самообладания, необходимого, чтобы поддерживать разговор со столькими людьми. Побеседуйте минут пять с моим мужем, а завтра, в час дня, если будет хорошая погода, приезжайте верхом.

«Итак, я счастлив!» – подумал Люсьен, садясь в кабриолет.

Не проехал он и ста шагов, как остановил лошадь.

«Я, значит, в самом деле счастлив, – мысленно повторил он, приказав слуге править вместо него, – если я так смущен.

И это все счастье, какое может дать свет? Отец будет составлять министерство, он играет самую видную роль в палате; самая блестящая женщина в Париже, кажется, готова уступить моей мнимой страсти».

Сколько ни возвращался Люсьен к перспективе этого счастья, сколько ни подходил к нему с разных сторон, вывод был единственный: «Насладимся вполне этим счастьем, чтобы не сожалеть, как ребенок, когда оно минет».