Красное и белое, или Люсьен Левен

В довершение беды, господин де… не обладал даже теми способностями интригана, которые в Париже являются главным достоинством молодого поэта. Господин де…, конечно, роздал известное количество луидоров, чтобы заручиться хвалебными отзывами прессы; но он не сумел подружиться с журналистами и с нажившими состояние шарлатанами, и ему не удалось добиться даже успеха господина д’Арленкура.

Его красота, его богатство, лесть его издателя, которому он щедро платил, и несколько бедняков, правивших ему корректуры или рисовавших для него виньетки, за которые он не жалел золота, – все убедило его, что судьба предназначила ему осчастливить Францию, став ее лордом Байроном.

Так как лорд Байрон в особенности вызывал восхищение своими талантами обольстителя, то господин де… уже несколько лет настойчиво ухаживал за госпожой Гранде. Поведение этой дамы было безупречно: она поэтому допускала ухаживания господина де…, который, за исключением тех случаев, когда он говорил о литературе, держался самого лучшего тона. Его благородное меланхолическое лицо, по мнению госпожи Гранде, производило прекрасное впечатление, когда он занимал место на переднем сиденье ее открытого ландо, и будь он носителем знатного имени и принят при дворе, быть может, он и добился бы своей цели.

Господин де… сочинил трагедию, стихам которой нельзя было отказать ни в гармонии, ни в приятности; но в ней было еще меньше ясных чувств и мыслей, чем в других произведениях этого рода, появившихся после смерти Тальма. Актеры восхищались благородством пьесы, но кассир театра указал им на то, что, принимая во внимание дурные вкусы современной публики, «Смерть Карла I» не выдержит и четырех представлений. Пьеса была отвергнута. Господин де… покинул Париж и поселился в одном городе с госпожой Гранде.

Этот шаг показался слишком смелым молодой женщине, не без основания ставившей на первое место заботу о своей репутации.

– Утешив поэта, вы обеспечите себе бессмертие, – торжественно сказал ей господин де… – День славы близится. Разве вы не видите, что публика уже обнаруживает явные признаки пресыщения ужасами Виктора Гюго и Александра Дюма?

Госпожа Гранде высказала недвусмысленное отвращение к этим дурного тона пьесам, но несколько дней спустя в беседе с господином де… осторожно намекнула ему на его намерение возвратиться в Париж или поехать дальше, в Германию, в эту восхитительную страну, средоточие всякой подлинной философии.

Господин де… отлично понял этот намек, так как не страдал ни отсутствием такта, ни недостатком опыта.

«Кем же я буду в глазах общества? – подумал он. – Автором трагедии, отвергнутой французским театром, и даже не любовником госпожи Гранде!»

Через два дня он покончил с собой.

Госпожа Гранде была возмущена этой смертью:

– Надо быть очень дурно воспитанным и большим фатом, чтобы не выбрать для самоубийства место подальше, где-нибудь в ста милях от меня!

Она подчеркнуто появлялась всюду, по два, по три раза в день выезжая из дому и сотрясая мостовые Монвалье своим великолепным ландо.

Наконец, увидав, что весь департамент готов счесть ее виновницей смерти господина де…, она решила дать роскошный бал. Бал должен был, по ее мысли, привлечь к себе всеобщее внимание, отодвинуть в прошлое прискорбный случай самоубийства, и, кроме того, в широкой публике эта попытка развлечься должна была рассеять убеждение, что она, госпожа Гранде, находилась в слишком нежных отношениях с господином де…

Госпожа де Темин, одна из парижских ее приятельниц, с мудрыми советами которой она нередко сообразовывала свое поведение, написала ей, что бал, почти непосредственно следующий за самоубийством, создает дурного вкуса параллель.

«В Париже, – ответила ей госпожа Гранде, – я не преминула бы поблагодарить вас за превосходный совет и последовала бы ему. Но здесь, в провинциальном городе, мне совершенно необходимо отвлечь внимание публики, которая все еще продолжает интересоваться несчастьем, случившимся со мною благодаря тому, что я принимала у себя глупца».