Красное каление. Том третий. Час Волкодава

«Вот дурачок… Дурачок. Как там звали-то, -Григорий чуть поморщил лоб, -того бедолагу… Кузнеца! Што крылья-то выковал… Отец на солнце не полез, не дурак был, а он полетел-полетел, да  и сгорел? Вот, память! Надо завтра…, уже нынче… надо спытать у Олечки. Эх, жисть! Вот так и человек иной раз… Бьется-бьется, ищеть-ищеть. А потом хлоп! И нету. И как и не было вовсе… Все! Мотылек!»

Григорий вздохнул, пульнул с пальца погасший окурок в ведро, и открыл дверь, на ходу бросив конвойному милиционеру:

-Бояркин! Давай старика… с шестой камеры.

Сам угрюмо сел за стол, на котором одиноко лежала всего одна тонкая серая папка да стояла в углу потемневшая чернильница. Пододвинул к себе папку, еще раз прочел скупую запись на титульном листе: « Уголовное дело № 239-33. Бирюк Еремей Фалалеевич».

          Еремей, изредка тряся белой, как лунь, крупной головой, остановился у входа, комкая в жилистых ладонях серую поношенную кепку и неловко переминаясь с ноги на ногу. Лица следователя было ему не видно, так как свет от настольной лампы, скупо высвечивая небольшой желтый кружок на его столе, падал только назад, слегка освещая самого Еремея. Конвойный отчего-то тут же вышел.

Следователь, нависая темным силуэтом над столом,  с минуту молча и неподвижно рассматривал из мрака подследственного. Наконец сказал тихо:

-Садись, дядя Еремей.

Тот вдруг оживился, поднял голову с растрепанным клинышком скупой бородки, чуть прищурившись, силился рассмотреть следователя. Хотел пододвинуть табурет, но скоро сообразив, что тот наглухо прибит к полу, опустился, часто моргая чуть выпуклыми белесыми глазами:

-От, нечистый… Спаси и сохрани… Голос вроде бы как знакомый… Ить до того же знакомый. А и не припомню! Аль нашенский… хто?

Гришка раскрыл папку, навел на нее кружок света и стал медленно читать:

-Вы есть Бирюк Еремей Фалалеевич, одна тысяча восемьсот шестьдесят шестого года рождения, колхозник сельхозартели хутора… Песчанка?

Еремей сник, безвольно свесил длинные руки:

-Я… буду.

Григорий аккуратно перекинул лист дела:

-До революции являлись волостным старостой… Имели заимку целинной земли, пятнадцать десятин. Сыновья – двое, Иван и Василий,  погибли на германской войне. Третий сын, Николай, -Григорий запнулся, шумно вздохнул, склонил голову ниже, -служил в Красной Армии и… умер от сыпного тифа в тысяча девятьсот девятнадцатом году… Так? Жена, Вера Антиповна, семьдесят лет, снохи от старших сыновей, внуки… Так?

-Верно… прописано.

Старик опустил подрагивающую голову, зашмыгал носом, вытер бесцветные глаза кепкой.

-Следствию стало известно, что Вы, гражданин Бирюк, проводили среди колхозников систематическую антисоветскую агитацию… Против колхозов и в целом против Советской власти! Вы подтверждаете это?

Еремей отчего-то осмотрелся по сторонам и, хотя в полутемном кабинете больше никого не было, хрипловатым полушепотом спросил:

-Гри-ня-я… Панкратов сынок… Кузнеца. Ты, што ль? А я…

Григорий стальным голосом перебил его:

-Здесь вопросы задаю я! Отвечайте по существу: Вы подтверждаете?

-Не… Не было таково… Супротив власти-то… Нам… Как же-с?

Григорий вынул из ящика стола небольшое полотенце и, обхватив им горячую лампу, навел ее прямо в лицо Еремея:

-Вы говорите неправду! – Григорий повысил голос, нахмурился, встал, застегнул пуговицы до самого подбородка, -а зря. Следствие требует от Вас правдивых показаний по этому вопросу. Вы признаете себя виновным в антисоветской агитации?

-Нет. Не признаю, неправда это…

Следователь глубоко вздохнул, сел, перелистнул еще раз, стал читать, четко разделяя слова:

-Семнадцатого сентября у правления колхоза «Путь Ленина» Вы, гражданин Бирюк, говорили, что раньше, до революции, когда Вы являлись старостой и после революции, в первых коммунах было лучше, и что теперь нет никакого порядка ни в колхозах, ни в Советах, повсюду одна брехня и подхалимство…

-Правильно, раньше, знамо дело,  порядку поболе-то  было, – оживился Еремей.

-Хорошо, – Григорий облизнул сухие губы, -значит, подтверждаете… Ну, а вот что показал задержанный нами гражданин Верченко Иван… Вот: «Бирюк говорил, что общую землю пахать глубоко не стоит, надо пахать мелко, чтобы ничего на ней не уродилось…, -он прервал чтение, поднял глаза, несколько мгновений удивленно всматриваясь в подследственного, – не будет урожаев, власть и сама колхозы распустит…» Было такое, подтверждаете?

Еремей, неподвижно уставившись в пол, угрюмо молчал.

-Другой свидетель, Никифор Жабин показал: «Еремей Бирюк ругался на власть в Москве матом и говорил, что сколько ты не вкалывай, а толк один, нищета да голь перекатная. Ничего, мол,  не получили в прошлом году, ничего и опять не получим. Все отберут, Советская власть обманывает народ. Будет голод, вымрут и старики и детишки, малые ребята…» Подтверждаете, Еремей Бирюк?

Тут Еремей вдруг поднял белую голову, глаза его заблестели, он привстал, расправил плечи  и тихо заговорил, переминая в руках кепку, и, словно бы вспоминая слова: