Красное каление. Том второй. Может крылья сложишь

-От наштакора-два… с донесением прибыл, -Гришка подошел, отвинтил пробку фляжки, поднес к лицу начдива-четыре.

-А фамилие твое… как? -Тимошенко наконец поднял воспаленные глаза и уперся мутным взглядом в лицо Гришки.

-Остапенко. Красноармеец Остапенко, това…

-Л-ладно… Спасибо тебе, товарищ Остапенко…Вовек не забуду! С-су-к-ка! Чуть не удавил, мр-разь… Т-тебя хоть… накормили?

-Так точно, накормили.

-Вот и славно. Ты знаешь, боец… Ведь хужей всево… Смерть принять от своево же.От врага… Оно и понятно… А вот от своево?.. Как?

Тем временем Быч зашевелился, и, распластав руки по грязи, попытался встать. Гришка поднял его, придержал за плечо.

-Давай ево сюды, я ему святки прочитаю, -Тимошенко, вяло усмехнувшись, показал ладонью на скамью, -а сам… иди, боец, отдыхай. Остапенко, говоришь?

Гришка завинтил горловину фляги и взбежал по ступенькам в хату.

Быч, пошатываясь, присел на скамью, Тимошенко подвинулся.

-Ты… не сердись, Бычок. Это тебя хлопцы-думенковцы приложили.Другой раз умней будешь.

-С вами уже не буду. Люди идуть за волю. А вы их кладете, как кизяк на базу.

Тимошенко угрюмо молчал. Затем он, натянуто улыбнувшись, поднялся и  уже совершенно миролюбиво положил Бычу руку на плечо:

-Не сердись, Бычок! Тут мы с тобою – нихто! Заартачишся – шлепнуть, как шавку, та и… Сыграешь барыню… Ты бабу  хочешь? Есть пара сестричек, вроде как нетронутые… Бери любую. Дарю.

И, просунув голову в проем двери, зычно крикнул:

-Терещенко!

        Быч выбрал себе Ксению, младшую из близняшек.

Ввалившись всей своей громадной фигурой в полутемный предбанник внезапно, он тут же указал Терещенке на ту, что при виде мужчин завизжала и заметалась в одном дамском белье:

– Энту давай! Видать, нетронутая!

Терещенко, намотав подсохшие волнистые волосы Ксении в кулак, поволок ее к дверям, на ходу отвесив удар по голове бросившейся на выручку сестре старшей, Наталье. Та отлетела к бревенчатой стене и утихла.

Оценивающе осмотрев Ольгу, у которой слегка выпирал живот, Терещенко присвистнул:

– А ить с довеском  барышня…

Потом, когда Наталья пришла в себя, он уволок и ее со словами:

-Ну што ты кобенишься, с-су-ка! Такой человек тя… требуеть!.. Благодарить ишшо будешь, кур-рва!

            Керосинка вдруг замигала и потухла. Ольга, оцепенев от ужаса и переживаний за сестер, в полной темени сидела, обхватив колени, дрожа всем телом и сжавшись, в углу. Осмелевшая крыса вновь черной тенью медленно перебежала вдоль бревенчатой стены.

За дверью в сенях изредка переговаривались между собой охранники и Ольга порой слышала их разговоры. Впрочем, все время нудно растягивая слова, медленно  говорил один, временами давясь от тягучего влажного кашля:

-А што ноне…  Беда-а-а… Раньше мы по тридцать  пудов с десятины сымали… А теперя… Озимки мало посеено, да и те слабые под снега ушли… Батяня вона  давеча написал, на нашу заимку так за всю осень ни разу и не капнуло. Сушь! А тот же сыпец некому возить, да и не на чем… Лошадей всех подчистую клятая Конармия … рек… рекви…зиро-вала, землица родить не хочет. Амбары все до дна продотряды выскребли… Лютують!.. Голод… Мыши, и те с голодухи повымерли… А што сеять будем, Бог ево знаеть… Власть, ети ее… Голод будет…

                Вдруг она пришла в себя. От наступившей в сенях тишины. Страх тут же ушел, отступил в темные сырые углы предбанника.

Осторожно толкнула дверь и в тускло освещенном коридоре не увидела никого. Только свалены были в угол парующие мокрые шинели. Да стояли чьи-то разношенные яловые сапоги.

Где-то за стенкой плакала лениво одинокая фисгармонь. Да висел в сенях густой кислый запах лука.

Она рывком схватила первую попавшуюся шинель, влезла в сапоги и тенью выскользнула за дверь, в холодную метельную ночь.

Уже далеко за околицей вдруг гулко ударила ей вслед пулеметная очередь. В морозном воздухе где-то высоко весело просвистели пули. Счастливо оскалившись в зловещей улыбке, Ольга по-лисьи метнулась в засыпанный снегом овраг. Огромная луна предательски вышла из-за туч. На девственном снегу в голубом лунном свете четко отпечатались многие заячьи следы, сливавшиеся в тропинку, петлявшую по дну оврага.

Луна вскоре снова ушла за низко летящие лиловые тучи. По оврагу и по заячьим следам Ольга и пошла. Знала – они точно выведут к овинам и жилью. Вскоре сапоги, хоть и разношенные, стали натирать ступни. Она отодрала от шинели край бязевой подкладки, туго намотала заместо портянок на зябнущие на морозе ноги и пошла дальше, порой проваливаясь в снежные заносы по самый пояс.

– …Тех молодок… начдив уж роздал… А энту…  Хе-хе-хе… Терещенко не велел покуда трогать. С начинкою девочка. На любителя.

 Голубев, старший заступившего караула, усмехнувшись, кивнул на банную дверь и заскорузлыми пальцами  закрутил «баранью ножку», тщательно прослюнявил ее и  чиркнул спичкой. Предыдущий караул, изнуренный многодневными боями, мокрый и злой, не дождавшись смены, давно рассосался по ближайшим хатам. Из раздавшейся темноты проступило заросшее трехдневной щетиной осунувшееся рябое лицо Маслова, пулеметчика второй роты.

-С чем-чем?..

-С начинкой, говорю. Брюхатая!