Красное каление. Том второй. Может крылья сложишь

Сказывали по-разному пришлые: то Ростов с Новочеркасском за красными… То города эти уже опять за белыми… То красная конница разогнала по степи кавалерию белых… То казаки  всюду вылавливают и добивают остатки красных бригад… И тогда могильным камнем давила на грудь Панкрата Кузьмича тяжелая неотвязная думка, старик  долгими морозными ночами не спал, ворочался и  все прислушивался, не подаст ли голос Воронок за дверью, не стукнет ли легонько в окошко Гриша.

С некоторых пор стал он брать с собой в кузню внучка, Петю. Все ж веселей, да и мальцу на пользу. Заметил старый, как живо блестят глубокие остапенковские глазенки, как морщится в своих, детских думках чистый широкий лобик, когда под ударом молота покорно гнется в дугу толстое красное и неприступное на вид железо.

«Ишь! Заприметил, видать,  силу огня чертенок! Порода.., – с теплой гордостью думал старик, -глядишь, и сладится добрый кузнец…»

Как-то раз, когда между делом присели перехватить кусок хлеба с старым салом, вытер замусоленным рукавом еще по-детски пухлый рот Петюня, глотнул малость кипятку из закопченной кружки, крякнул совсем по-взрослому и сказал, глядя в упор на деда тихо, но твердо:

-Вы, деда мамку-то… Разговорами такими… Не троньте боле! А то мой… папка как возвернется… К Покровам… Расскажу!

И наскоро вышел из душной кузни.

Панкрат Кузьмич и осовел. Рот раскрыл, да и… Проглотил обратно слово.

Вначале хотел тут же и задать порки мальцу. Уже и руки зачесались а глаза кинулись искать на стене вожжи.

Да потом мешком сполз на колоду и теплая живая волна вдруг накатила на грудь и радостной истомою прошлась  по всему телу старика.

-Эк, загнул куда!.. Сук-кин сын!… Ить  не смолча-а-а-л, стервец. Наша  порода… И в глаза скажеть… И железо любое… через колено перегнеть. На-а-аш.

И, посидев, наслаждаясь своими стариковскими думками еще с минуту, вдруг подскочил:

-Петька, чертенок! Петрушка! Подь сюды! Горнушка тухнет, качай меха!.. Ах ты, Гос-спо-ди!..

Петюня уже тут, на подхвате, силится, тянет на себя меха, толкает от себя… Сопит, а виду не подает!.. Эх, нету веса в детском тельце, слабы еще тонкие мальчишеские руки, не качнут меха как следует. А уж молот…

Ближе к марту стал Кузьмич подыскивать нового молотобоя. В кузне ведь работа должна скоро делаться, кто ж станет долго дожидаться ту же боронку, весна ведь может всего денька три-четыре отпустить мужику на боронование, на сев, а там уж повеет с востока суховей, да и высохло все… Сей в грязь, будешь князь… Поди ты, кому докажи, что, мол,  нету  помощника.

      Раз  увидал Кузьмич как-то мартовским морозным утречком – идет по улице неспешно солдатик в островерхой диковинной папахе. Уверенно идет, как у себя дома, не озираясь и напрямки через огороды чешет. Издали видно – свой. Изношенная шинелька расстегнута, болтается. Кузьмич прищурился, всплеснул руками:

-Андрюшка, ты… што ль?..

-Я, дядя Панкрат… Здоровы будете…

-И тебе не хворать, соколик. Вернулся значить?.., -Кузьмич радостно приобнял парня.

Разговорились. Андрей, почитай  что ровесник Григория, попал под мобилизацию еще в прошлом году. Осенью под Богучаром отвозил раненых в госпиталь, где и сам подхватил сыпной тиф. Всю зиму провалялся, но выскребся.

-Где же ваш Гриня пропадаеть, дядя Панкрат? Говорят, недавно видали ево на хуторе…

-Та не, -отрешенно махнул рукой Кузьмич, пряча глаза, – один Бог ево знаеть, где он ноне. Ты, Андрейка, не пошел бы в мою кузню? Молотобойцем? Харч справный, да и так… не обижу?

Андрей слабо и грустно улыбнулся:

-Я ить, дядя Панкрат,  с превеликим удовольствием бы… Што мне? Да тока опосля болезни я пока и х…р свой не удержу, не то што молот. Окрепнуть бы мне надобно.

-Ну гляди. Поправляйся… Коли што, где кузня сам знаешь, – Кузьмич вздохнул и  с интересом потрогал его почти новенький толстого английского сукна френч под распахнутой шинелью, – товар-то знатный… Ишь, ноне Красну армию как мундирують…

-Так… энто, -Андрей усмехнулся, на его бледных щеках чуть проступил румянец, -все трофейное, дядя Панкрат. Беляки иной раз так драпають, што полные склады барахла нам достаются. Справные бронепоезда бросають, не то што…

-А ты не боис-ся, Андрейка, што…, -Панкрат оглянулся, хитровато сощурился, показав пальцем на большую красную звезду, нашитую на буденновку ,-опять беляки возвернутся? Ить… они тут же тебя и…

-Не боюсь, дядя Панкрат, – посерьезнев, твердо ответил Андрей, глядя поверх головы Кузьмича, куда-то вдаль, в туманную степь, -ихнее дело теперя – швах!.. К ним уже добровольно нихто из мужиков не уходить… А те, што есть – разбегаются. А што такое сами казаки, без пехоты? Так, шайка…

     Как-то среди темной февральской ночи забрехали вдруг повсюду собаки, ударили где-то в низине под хутором со стороны Песчанки несколько винтовочных залпов.  И стихло.

Дня через три прошел осторожный слух, что на станции в бараках держат пленных казаков и солдат. Ежели найдется  у кого родня, то солдат иной раз и отпускают, за откупные.

И тут же засобирался на станцию Панкрат, авось что выйдет! «…Эх, Митрошка, Митрошка… Царствие тебе небесное… Какой же был молотобой!»