Красное колесо. Узел 3. Март Семнадцатого. Книга 3

419

Отрекшийся Государь стесняет Алексеева. – В Ставке проездом генерал Корнилов. – Уехать Воейкову и Фредериксу. – Банды нажимают, уже и в Могилёве. – Гучков успокаивает генерала Алексеева.

Пребывание отрекшегося царя в Ставке от часа к часу всё заметней стесняло генерала Алексеева. Вот зачем-то обставлять традиционный доклад, когда события со всех сторон набухают, напрягаются – и требуют всего внимания. Государь сам же отдал и Верховную власть в государстве и отдал Верховное Главнокомандование – и со вчерашнего дня все дела естественно обтекали бывшего царя, и Алексеев должен был участвовать в этом обтекании: не докладывать ему своих действий, рассылать фронтам нужные сообщения, распоряжения, – всё это теперь текло телеграфом на Кавказ, откуда и должно было прийти одобрение или неодобрение решениям наштаверха. (И надо сказать, что Николай Николаевич с большой подвижностью менял свои приказы: вот уже опустил «престол» и вставил «изъявление воли русского народа», читай – Учредительное Собрание. Такая подвижность была назидательна и для самого Алексеева.)

А для бывшего царя и Верховного – остановилось время. Алексееву этот последний доклад и самому сердце щемил – да и что скажут? как истолкуют? – на всякий случай позвал и Лукомского и Клембовского как свидетелей. И на самом докладе вымучивал, чтó сказать, – нечего было говорить! Пока сообщал бывшему Верховному, что за неделю не произошло никаких военных действий, – в Балтийском флоте каждый час убивали офицеров. Пока они тут закрылись в тихой комнатке – а на аппаратах и в соседних комнатах накоплялись грозные новости, требования и запросы.

И только одно было у бывшего Государя настоящее дело, которое он по своей застенчивой манере высказал лишь в конце и между прочим: ходатайство о проезде, отъезде. Хотя Алексеева как будто это уже никак не касалось, но правда, и Государю не оставалось иного выхода, как просить по команде. Стеснительно было оказываться в роли государева адвоката, но не было иного пути, да Алексеев и хотел, чтоб Государь уехал поскорей. (Вот ещё надвигался приезд вдовствующей императрицы после полудня – и по старому этикету надо было тратить время идти её встречать. И не хотелось старуху обижать, но можно ли теперь ему ехать? Да и времени жалко.)

Итак, очевидно, надо было составлять телеграмму князю Львову… Отрекшийся император просит моего содействия…? Нехорошо «содействия», как соучастник… Просит моего сношения с вами… Безпрепятственный проезд в Царское Село к больной семье… безопасное пребывание там до выздоровления детей… Безпрепятственный проезд на Мурман с сопровождающими лицами…

Ну и пожалуй довольно. О возврате потом в Россию, в Ливадию, сейчас говорить неуместно. И не Алексееву.

…Настоятельно ходатайствую о скорейшем решении… так как продление пребывания здесь отрекшегося от престола императора нежелательно вследствие…

Львову он посылал уже не первую телеграмму. Как, очевидно, главному человеку в государстве пересылал ему и основные повеления Верховного. Но Львов – ничего не отвечал. И от этого становилось наштаверху как-то зябко.

А вот – приходилось телеграфировать ему же, – а кому же? То жаловался Западный фронт, а теперь Северный, – новые банды: в Режицу прибыли вооружённые делегаты рабочей партии, освободили везде всех арестованных, сожгли арестантские дела, обезоруживают караулы, полицию, офицеров, угрожают всем огнестрельным оружием…

И – кому же теперь? опять-таки главе правительства. Просить его сиятельство о прекращении подобных явлений. Но тут же и твёрдо:

…вместе с сим сообщаю Главнокомандующим фронтами, чтобы подобные шайки немедленно захватывались и предавались на месте военно-полевому суду…

Тут пришёл Лукомский: ещё вечером или ночью ожидали проезда генерала Корнилова, а он сошёл в Могилёве и здесь сейчас, не примет ли его наштаверх?

По сути, назначен был Корнилов помимо выбора Алексеева, и ехал мимо, и дела к нему прямого не было, – а получалось так, что надо принять.

Генерал Алексеев знал генерала Корнилова лишь по отдалённости: из штаба Юго-Западного фронта в своё время – как начальника дивизии, потом видел, но мельком, в Ставке, когда тот представлялся Государю после побега из плена.

Сухой, жилистый, калмыковатый Корнилов был роста небольшого, с Алексеева. Сразу так и дышало от него, что он – не из армейских красавцев, не из дворцовых угодников, ни даже из образованных, – а из тёмной скотинки, как и Алексеев, что их и роднило. (Невдохват было Алексееву, что сам он мог показаться Корнилову слишком канцелярским.)

По тёмному лицу Корнилова не заметно, чтоб он был горд новым назначением, но быстрыми узкими глазами строго высматривал своё: как ему выполнять следующую боевую задачу. А притом – неохотословен.