Красное колесо. Узел 3. Март Семнадцатого. Книга 4

Но скоро доктору стал возражать длиный, узколицый Гусляницкий с веретённою бородкой. Вытянув ноги как палки из своего углового кресла, а сам в полусумраке угла прищурясь, он взял на себя роль духа-искусителя:

– Да, господа, мы видим красивую сказку, и я хочу верить в эту сказку со всеми вами, – но в глубине души меня точит червь. Я так всё время и боюсь, что явится Некто в сером и объявит, как в «Ревизоре»: приехавшая История просит вас всех к себе!

– Каким же вы это представляете образом? – прибоченила круглые свои локотки Пухнаревич.

– Да каким? – Гусляницкий ещё подзакручивал и так завитую бородку. – В такие подвижные минуты демократия может легко превратиться в охлократию. Есть опасность даже опорочить дело свободы в России…

Ну уж! ну уж! – спохватились, всполошились все, как бывает захлопает крыльями домашняя птица на базу.

– А вот вообразите: у кого будет власть в том же Ярославле? Нашего доктора оттеснят или не позовут. А придут какие-нибудь сильные уверенные люди…

– Ах! – отмахнулись от него. – Вы только не волнуйтесь и не путайтесь под ногами у народа.

– Из вас ещё не вышли призраки прошлого! – присудила хозяйка с круглой, но и язвительной улыбочкой. – Большего ряда жертв, чем погубил царизм, – уже не будет. Теперь мы держим твёрдой рукой светильник свободы. И теперь мы приобщены к великим демократиям мира! – это делает нас ещё более твёрдыми.

– Так-так, – посмейчиво настораживал Гусляницкий. – Сейчас, конечно, прилив. Но такую фазу мы уже переживали и в Девятьсот Пятом. А потом – отлив, реакция, общество.

– Но какой теперь возможен отлив? – бурно не соглашалась хозяйка. Её толстенькие руки так и тянулись в боки, будто она и подраться была не прочь. – Самодержавия – уже нет. И все самодержавные лакеи шлют телеграммы «присоединяюсь». Нельзя ж и допускать примата опасностей, господа! Чрезмерная тревога создаёт нездоровую обстановку. Теперь все чего-то боятся: кто немецкого наступления, кто продовольственных трудностей, кто контрреволюции, анархии, грабежей…

– Да нет, – отмахнулся Гусляницкий. – Немцев я боюсь меньше всего. – Бояться надо самих себя. Меня безпокоят разногласия между общественными течениями.

А приват-доцент, несмотря на свою отменную молодость, отличной выдержкой обладал. Пока хлопали крыльями, и восхищались, и возмущались – он сидел за дубовым старым столом опёрто и совсем даже не шевельнулся. Но вот пришёл момент – и он вступил густым, приятным голосом:

– Тревога нашего коллеги – вполне понятна, господа. Сама по себе наличность тревоги не отрицательна, но положительна. Но и не надо воображать в испуге уже занесенный нож Пугачёва. Его нет. В наших руках – не допустить разлада.

У него был, очевидно, свой план. Все головы обратились к приват-доценту. Он прочно опирался на стол, сам, видимо, наслаждаясь звучанием и строением своих фраз, и это чувство передавалось слушателям.

– Надо же стать в положение народных масс, этих пасынков культуры, – как же им успеть разобраться в хаосе понятий?

От этих «пасынков культуры» – тронулось, защипало сердце Фёдора Дмитриевича: представил себе своих земляков-станичников, – правда ведь пасынки! Как сказано!

– Народ предал и нашу мечтательную Первую Думу, и атакующую Вторую. Простим ему. Земля покорных хлеборобов спала угарным сном, полным кошмаров безправия. И вдруг толчком свобода! – каков переход! Нужно, по сути, немедленно организовать новое «хождение в народ». Надо привлечь студенчество, земское учительство.

– А город? – спрашивали его. – А образованное общество?

– Да, конечно. – В приват-доценте была такая основательность, большие локти он разложил на столе как два ухвата, ничего не собирался проминуть, всё загрести. – Даже и образованное общество растеряно. Всюду и всем нужны лекторы. Да, конечно, одной политической революции мало, нужна революция общественного правосознания. Не преграждать лаву, вытекающую из вулкана, – но приготовить ей ложе. Революция – это хаос, но хаос – творящий! – казалось, он пошевельнул отдельно от очков роговым надбровьем. – Для России наступает эпоха самодеятельности и великого законодательства.

Федя даже подивился: и что ж этот доцент тут сидел, на них слова тратил? Отчего такие люди – да не во правительстве?

– Теперь мы должны поддерживать Временное правительство – всеми силами. М-может быть, м-может быть, правительство и допустило какие-нибудь ошибки в суматохе первых дней.

– А если они повторятся?

– Н-ну, – смягчился приват-доцент, – тогда мы предъявим Временному правительству – запрос. У нас должна создаться республика хорошего французского типа.

Может быть и убедил, но не Гусляницкого:

– А Совет рабочих депутатов? – ехидно завивал он локонок своей бородки.

Тут и хозяйка вдруг, тряхнув локотками, поддержала:

– И меня тоже очень безпокоит Совет рабочих депутатов.

Приват-доцент изумлённо к ней повернулся и спросил густым, вкусным голосом, явно полушутливо:

– Да чем же это он вас, матушка, так безпокоит?