Красное колесо. Узел 3. Март Семнадцатого. Книга 4

Номера цитируемых или упоминаемых глав «Марта Семнадцатого» даются в скобках. При отсылках к другим Узлам перед номерами глав используются сокращения: А-14 – «Август Четырнадцатого», О-16 – «Октябрь Шестнадцатого», А-17 – «Апрель Семнадцатого». Все выделения в цитатах (разрядка, курсив, прописные буквы и др.) принадлежат А. И. Солженицыну.

2

Символика сна пояснений не требует. Важно, однако, что сон этот введен в повествование не после катастрофы, а на ее пороге. Не менее важно, что сон не мотивирован характером персонажа или только что испытанными им потрясениями. Практичный, погруженный в жизненные заботы рабочий Козьма совсем не похож на чуткого к таинственным сигналам из «другой жизни» и постоянно размышляющего о «всеобщей тайной связи вещей» (532) Варсонофьева, чей страшный сон о мальчике-Христе с бомбой, которая через секунду взорвет весь мир, открывает последний день Третьего Узла – 18 марта (640). Пророчество угличского старика («Сначала будет плохо одним, потом плохо другим, потом плохо всем. И только седьмое поколение будет жить хорошо») офицер-московец Всеволод Некрасов вспоминает, пережив два кошмарных дня и чудом избежав смерти от самосуда бунтовщиков (236). Ничего подобного Гвоздеву пока не выпало. Мистическое откровение дано Козьме как одному из многих чистых душой, разумных, совестливых обыкновенных русских людей, по которым безжалостно прокатится Красное Колесо. (Немаловажно, что читатель «повествованья в отмеренных сроках» должен помнить Козьму Гвоздева по «Архипелагу…».)

3

Странности новочеркасского переворота («составлявшее дух города важное казачество и казачье чиновничество – враз куда-то заглубилось… <…> Атаманом Дона! – стал заведующий портняжными и сапожными мастерскими военно-промышленного комитета») даны ретроспективно, при рассказе о начавшемся двумя неделями позже противоборстве казаков с «солдатским конвентом» – Военным отделом (600). Хроника победного хода революции по провинции представлена двумя обзорными главами, составленными из беглых зарисовок происшествий, случившихся в разных городах и весях – страшных, нелепых, постыдных, а иногда и свидетельствующих о мужестве и верности долгу (446, 458). «Вся губернская и уездная Россия узнала о перевороте сперва по железнодорожному телеграфу за подписью неведомого Бубликова. Потом – обычным телеграфом, за подписью Родзянки. Телеграммам этим везде поверили сразу, имя Родзянки внушало уверенность.

Прежде этих телеграмм ни в одном городе никаких событий не произошло» (446; начальный фрагмент).

4

Каменка в «Марте…» (с некоторыми оговорками) представительствует за всю деревенскую Россию. Впрочем, «в глуши губерний, не то что дальних, а даже во Псковской, почти весь март ничего не знали. В таких местах держались и урядники, становые, а священники продолжали возглашать в службах царя» (624). Эта обзорная глава заканчивается внешне анекдотическим, а по существу – символическим фрагментом: «В мелких деревнях Феодосийского уезда после переворота говорили крестьяне:

– Ото, мабуть, нас опять отдадут панам в неволю.

И этот слух, что восстановится крепостное право, широко раздался по Югу».

5

Опасения Вышеславцева, которыми он делится со своим зятем Давыдовым, прозвучат позднее, но уже здесь становится ясно, что они вполне обоснованны. Как и предчувствие гибели старинных усадеб, которое владеет Вышеславцевым и отливается его монологом, выдержанным в тональности, заставляющей вспомнить позднюю – ностальгическую – прозу Бунина: «А дальний колокольный звон над полями? А летом на рессорной коляске из именья в именье? – остывающий сухой полевой воздух, стрекочут кузнечики, ровный звук бегущих лошадей, спокойное пофыркиванье, мягкий постук по просёлку. Среди ржи. Вальки упряжки задевают за дорожную траву. Или от речки – запах мяты: там, на костре, у шалаша, гонят её… – Да если мы потеряем даже этот дряхлеющий быт, эту зелёную заглушь – куда привезём мы детей летом? И в знойный день – никогда не увидим, как находит туча без дождя – и перепела опадают в рожь» (609).

6