Нет, теперь главное – газета! Открыл её Гиммер благодаря имени Максима Горького (деньги его, и кто жертвовал через него) – и сразу принял усилия, чтоб она стала перволинейной, и одновременно – боевой орган рабочего класса, и строго интернационалистская. Само название изобразили такими затейливыми буквами, как ни в одной газете, глаз не оторвёшь: «Новая жизнь» – какие семь круглых хвостов у «ж», «з» и мягкого знака, и во втором «н» перепонка сделана как удар боковой молнии, как знак искровиков. Конечно, не статьи Горького украсят её, тот будет мямлить свою сентиментальщину в каждом номере (между нами говоря, он не на буревестника вытягивает, а на пингвина), – но, во-первых, сам Гиммер будет успевать в каждый номер писать и за подписью, и без подписи, и «от нашего корреспондента». А вот уже, страстным убеждением и разворотом перспектив, переманил он и почти всю редакцию «Известий» – уже и Гольденберг, и Циперович, да и сам Стеклов, уходя из безнадёжного невыразительного известинского месива, – тоже примкнули. Будут сотрудничать конечно и Лурье, и Урицкий – но и из литературного мира обещают Алексей Толстой, Пришвин, Гнедич, Брик – имена! Ах, это будет блистательная плеяда! (Гиммер – не политическая вобла, он понимает, что значит Литература.) А в комитете по воинским отсрочкам состоялось очень благоприятное решение о льготах для газетных сотрудников: раньше льгота была только для газет, выходивших до войны (чтоб не создавали новые для прятки); а теперь любая нововозникшая газета имеет льготу, если тираж больше 30 тысяч. И это позволило набрать отличный технический штат. По иронии судьбы, печататься будет в самой реакционной типографии, «Нового времени», зато набор – на Петербургской стороне, близ квартиры Гиммера, можно легко дойти и глубокой ночью.
И первый номер газеты (отчасти совпало, отчасти подогнали) – вышел вчера, в день первомайского праздника, 18 апреля, и размахнулись, для рекламы, для шума, первый номер – 100-тысячный тираж. Сморился Гиммер в ту ночь – и вчера утром на праздник, устроенный под его же руководством, сперва вообще не пошёл. А потом спохватился: ездить по улицам и смотреть, читают ли его газету.
Божественная поэма! Незабвенная симфония! Такое сплетение эмоций, наверно, никогда не повторится, даже и о газете забыл. Нето ты растворился во всём этом и перестал существовать. Нето ты покорил это всё и разъезжаешь как победитель по собственным владениям. Был – в безмысленном упоении. «Третий Интернационал» на Мариинском дворце! – такого Петербурга ещё не описывала русская литература! Организовать такое – нельзя, это – выше всякой организации! – одухотворённое участие сотен тысяч. И такова была общая атмосфера, что в ней лозунг «война до победного конца» выглядел черносотенным.
А сегодня – ясно, что газеты не вышли, но надо готовить ещё ударный 2-й номер на завтра. И сегодня Гиммер вообще не пошёл в Исполком, а исключительно выпускал свой номер, начиная с решительной передовицы о дальнейших шагах в пользу мира. День и вечер просидел в редакции на Невском, а на ночь собирался в типографию на Петербургскую сторону, но ещё досасывал из грызенной ручки какую-нибудь добавочную заметку – как вдруг…? Как вдруг – позже ли других редакций, пренебрегая «Новой жизнью», или и другим в это время? – принесли для завтрашнего печатания правительственную ноту союзникам. Спокойный Базаров распечатал, прочёл – и даже руки у него затряслись. А Гиммер – Гиммер взвился! завертелся! заподскакивал! Ах, какая подлость! Ах, какое низкое коварство! Верно он всегда предчувствовал от Милюкова подвох!
Это была та самая нота, которую из Милюкова выдавливали уже две недели – и прениями на Контактной комиссии, и опережающей публикацией Керенского, – та самая, но
Да если бы правительство послало такую ноту само собою – ну чёрт с вами, продолжайте свой буржуазный путь, – но
Недоразумение? Наивность? Наглая демонстрация? Сознательная провокация народного гнева? И даже гражданской войны? Третирование демократии в невиданно грубых и ничем не прикрытых формах?