Красное колесо. Узел 4. Апрель Семнадцатого. Книга 1

А пожалуй, поддался Колчак этому общему настроению – подсвистеть жандарму, направление общества невольно затягивает. Он этим подавил жандармский контроль в Севастополе.

И как раз за месяц до взрыва «Марии»…

Но – и эта же самая слава Колчака у матросов дала состроить нынешний заповедный демократический Севастополь.

Только – удержится ли?

Да – держится ли ещё сегодня?

Там, в Севастополе, уже отцвели абрикосы и персики, теперь – розы, миндаль, ароматный воздух, безоблачное небо. Как нет войны и не было революции – бульвары переполнены расфранчённой гуляющей публикой, синематографы, летний театр на Приморском бульваре.

И немыслимо позвать туда Аню.

И невозможно достичь её тут.

Тут – из пропащего времени выкроил час съездить к Плеханову (и Родзянко советовал так) – да и тоже неудачно. Сухонький, приятный старичок. Да, когда-то знаменитый революционер, но в 60 лет уже конченый человек. Совсем плох здоровьем, еле сидел, лежать бы ему, уже виделось в нём предсмертное усыхание и пожелтение. Отвечал: «Правительство не управляет событиями. Всё идёт не так, как мы ожидали, и отдельные группы мало что могут сделать. А отказаться от Босфора и Дарданелл – это жить с горлом, зажатым чужими руками». Всё верно. Но, не сказал он прямо, а из разговора понял Колчак: у Плеханова и вовсе не было таких сильных агитаторов, которых послать бы в Севастополь. С ним было таких же несколько отработанных старичков, как он сам. А молодые не пошли за ним.

Не всякому долголетию и позавидуешь. Много лет нужно человеку, но только если они полны силой и способностью действовать. А тянуть десятилетия без того и другого – нет, лучше сгореть в борьбе.

А уж в логово Исполнительного Комитета, хотя правительство и гнётся перед ним, Колчак не мог идти унижаться.

Вот он искренно готов служить новому строю – ведь это и есть сегодняшняя родина. Но – кому же служить?..

Вот – бушевал Петроград второй день, расколыханность хмурого города небывалая. Вернулся от Плеханова – узнал, что вооружённые рабочие на углу Садовой полчаса назад стреляли в безоружных солдат. Невозможно?!?

Но вышел на свой третьеэтажный балкон, прямо на Невский у Караванной, – с той стороны Фонтанки переваливало через Аничков мост и проходило вот под ногами ещё новое крупное рабочее шествие, впереди – с винтовками мрачные рабочие, а ещё впереди плакат: «Красная гвардия». Несколько матросов, наверно кронштадтских, а солдат ни одного. И – крики при поднятых кулаках:

– Милюкова в крепость!

– Смерть Гучкову!

– Покажем буржуям нашу силу!

– Бить буржуев!

– Да здравствует Германия!

После этой «Германии» Колчак вот тут, с балкона бы, из пулемёта сам их охотно косанул.

В солнце всё резко видно. Есть красные знамёна, расписанные и сусальным золотом, а одно знамя – чёрное, зловеще. Подошли ближе – на нём череп со скрещенными костями и «Да здравствует Коммуна!».

С тротуаров бранились, но потом – дрогнули, стали разбегаться. Захлопывались ставни магазинов.

И так, разметая Невский, они победно шли – мимо Екатерининского сквера, к Гостиному двору, и дальше, Колчак провожал их зорким взглядом – и там, увидел, у городской думы: блеснула поднятая шашка, а спустя – донеслись выстрелы. Да – десятка три!

Сумятица. Разбег. Во все стороны, за углы, сотни людей, свалка, а кто-то остался лежать?

Уверенность Колчака доплеталась: Временное правительство не способно управлять государством.

Нужна диктатура.

Всероссийская.

Да откуда её теперь взять?

78

Коля на Невском. – Публика центра сплачивается. Восторг.

А голод раздирал Колю среди дня когтями: не позавтракал дома как следует, а потом уже ни домой, ни к друзьям сбегать, и французской булки теперь так просто нигде не купишь. Но погорячило в желудке, пожгло – утихло. И даже весело: так – и надо сегодня. Легко!

В этот многолюдный, многосолнечный день – где только с приятелями не побывали, не потолкались, не поспорили всыть, – а вот к стрельбе на Невский не попали, даже и ко второй. По слуху – кинулись сюда, бежали, насилу отпыхались.

Дохнуло грозным, какого не было утром.

Весь Невский – кипение. Промелькнули два санитарных автомобиля. Пробегал какой-то студент без пальто и фуражки и кричал-умолял, что нужна ещё карета скорой помощи: в вестибюле Волжско-Камского банка лежат ещё раненые. Начинали идти и трамваи, но с трудом, сильно звоня, потому что возбуждённые кучки собирались и на трамвайных путях. Затолпило извозчиков.

И все друг другу с живостью передавали, кто что видел, кто чего не видел, но верно слышал. Это была «рабочая милиция». Нет, они называли «красная гвардия». Просто – ленинцы. На Михайловской ещё сейчас лежит труп. Это был – завод Парвиайнен. Солдаты голыми руками геройски разоружили вооружённую чернь. Всего только пять раненых, но есть и штатские. Нет, человек пятнадцать. Шашкой ранена в голову женщина. Другой студент, истерически рыдая:

– Мало нас фараоны расстреливали! Теперь будем друг друга расстреливать!

– Вооружённые против безоружной толпы! По старому пути идут!

С сигарой в зубах, с менторским видом: