Красное колесо. Узел 4. Апрель Семнадцатого. Книга 1

А публично Милюков сам или от имени министерства отгораживался и оправдывался, что никаких задержек нигде нет, а все ворота реэмигрантам распахнуты; что даны срочные распоряжения оказывать им самое благожелательное и предупредительное содействие, вне зависимости от их убеждений. И министр-де особенно энергично протестовал против задержки группы Троцкого; и паспорта выдаются эмигрантам безо всяких препятствий, и даже если неизвестны их личности и вообще ли они из России, – паспорта выдаются по заверениям эмигрантских комитетов. Так что задерживает их всех не Временное правительство, но опасность переезда по морям и невозможность всех сразу перевезти: немцы потопили часть пароходов, ходивших в Норвегию; а также строгие правила, существующие в промежуточных странах. Спешил Милюков оправдаться и за союзников: они не отвечают за задержку, они тотчас выполняют все просьбы русского министерства. А дело в том, Временное правительство не сразу было осведомлено (и правда, Милюков узнал уже только на Певческом мосту), что кроме списка «политически неблагонадёжных» был ещё союзный «контрольный список нежелательных лиц», заподозренных в сношениях с неприятелем. Так вот, в таких списках ошибочно числились и Зурабов, и Троцкий, и Ленин. (Заявил и Бьюкенен, что именно Троцкого задерживали потому, что он всю войну высказывался в пользу Германии, но вот уже охотно пропущен.)

Однако и наивен же был Павел Николаевич, предполагав одной публикацией фамилий пацифистов, едущих через Германию, дискредитировать их и лишить политического влияния. Они проехали – даже салфеткой не утёрлись. Всегда заявлял Милюков, что обвинять политических противников в простой подкупности – неприлично… Но эти люди – Ленин, Троцкий – эта какая-то совсем новая порода, она просто за пределами всяких человеческих правил, не знаешь, что против них и предпринять.

К счастью, Ленин сразу же провалился в Таврическом, в первый же день по приезде: защищал пацифизм с такой безцеремонностью и безтактностью, что ушёл с совещания освистанным. Даже для самых воспалённых социалистов его речь была глупостью и безумием. Так что Ленин – совсем не опасен, и даже хорошо, что он приехал, вот у всех на виду и сам себя опровергает: ещё одна прививка циммервальдского утопизма.

Но, при всех его крайностях, он подталкивает в социал-демократах стремление к миру поскорей. Вот и ИК меньшевиков – а как не посчитаться с меньшевиками? они самые солидные у нас социалисты – опубликовал путанейшую резолюцию, по сути повторяя Циммервальд: самая неотложная задача русской революции – борьба за мир без аннексий и контрибуций. Побудить (читай – принудить) Временное правительство официально и безусловно отказаться от всяких завоевательных планов – и даже: выработать такое коллективное заявление ото всех правительств Согласия! А сами они тем временем декларируют «к пролетариату всех воюющих стран» оказывать согласованное давление на свои правительства. И это – серьёзные меньшевики? Милюков убеждал Чхеидзе и Церетели в Контактной комиссии, что это – всё утопия, совершенно неосуществимо: социалисты западных стран свободны от этих бредней и стоят на национальной почве.

Он уверен был в этом! Но и западные социалисты оказались подвержены тому же головокружению. Вот 8 апреля приехал Альбер Тома (теперь он во Франции и министр). Тома особенно засверкал глазами от русской революции, тотчас стал поддакивать Совету – и вовсе выбивал почву из-под Милюкова: как же призывать к верности союзникам настойчивей, чем это делает французский министр военного снабжения? На приёме в Мариинском дворце пытался его поправить: «Несмотря на переворот, мы сохраняем главную цель этой войны – уничтожение немецкого империализма. И франко-русский союз связан со звуками марсельезы в России. Благодаря демократизации Россия стала вдвое сильней и вынесет все военные невзгоды». Но и тут – в своей среде! – безсовестный Керенский дал подножку: «Мы, русская демократия, раз навсегда прекращаем все попытки к захвату. Наш энтузиазм истекает не из идеи отечества, а из братства народов, и как мы тут влияем на свой буржуазный класс – так и вы там влияйте на свои!» (И ещё одним унижением было, что Милюков же должен был его и с русского переводить…)