Видимо, в президиуме произошло недоразумение, перегибались и шушукались. Наверно, Шапиро записался фуксом, думали, что он от всей эсеровской фракции. Теперь выпустили – точно от фракции. Этот – уже приглаженный: хотя партия эсеров и стоит за революционные методы, но головы у населения должны оставаться на плечах. Спокойствие – прежде всего, захват власти сейчас преждевременен. Совет должен войти в сношения с социалистами других стран, чтоб и они там тоже отказались от аннексий и контрибуций.
Ну, очередь большевиков. Коллонтай решила: пусть сперва выступит Каменев, подшептала ему последние импульсы, и не оправдываться в стрельбе, ни слова о ней, может так и замнётся. А сама намечала, в громовое развитие, выступить позже, под конец – важней.
Каменев начинает правильно, но в слишком спокойном тоне, так не захватить массу:
– Я думаю, что нота и всё, что разыгралось вокруг, не может быть исчерпано изданием новой бумажки, которой хотят усыпить бдительность революционеров. Правительство бросило вызов демократии, и я хочу знать: как оно осмелилось это сделать?
Всё – верно, но нет огня, порыва, а без огня не побеждают и верные мысли. Зал – не захвачен, нет, переливчатый голос Церетели и командная точность Станкевича убеждали их больше, чем сибаритская манера Льва Борисовича:
– Проявилась классовая психология правительства, но ответственность падает и на нас, раз мы позволили такую ноту опубликовать. Какой эффект это произвело за границей? Мы здесь говорим: «можем правительство свергнуть по телефону»? Но вы упиваетесь своей силой, а ничего не предпринимаете. А что, если Временное правительство заявит: мы будем исполнять царистские договоры? Успокаиваться на объяснительной бумажке – это признак нашей слабости, это значит – проигрывать революцию. Нет никаких данных доверять Временному правительству, его надо свергнуть, но это невозможно, пока его защищает ИК.
Так-то так, но вяло, кабинетно, только профанировал великую мысль. Нет, из Льва Борисовича бойца не будет никогда, он – эстет, аналист. Острую большевицкую тактику он принимает неохотно, как будто сам стыдится непримиримости своей позиции.
– Спасти русскую революцию может только то правительство, которое способно сейчас дать мир, – и, предвидя возгласы и обычные обвинения большевикам: – Понятно, что не сепаратный, нет. Только тогда мы покончим с войной, когда зажжём мировую революцию.
А дальше – от фракции меньшевиков, этого хоть и не слушай: что может быть в мире бледней и бездарней меньшевизма?
Они, конечно, присоединяются к резолюции ИК. Политика большевиков, конечно, гибельна. Захватить власть легко, но трудно удержать её в руках. (О, дайте, дайте нам власть! мы вам покажем, как её удержать!) При тяжёлом наследии царизма, если пасует Временное правительство – то разве мы бы справились лучше? Пролетариат не может сейчас брать власть, чтобы завтра не провалиться. Мы сейчас не можем решать социальные задачи. Нам надо лучше сорганизоваться, чтобы показать себя на Учредительном Собрании…
Бездари! Только на это и хватает вашего засушенного доктринёрского умишки. Да посмотрите в окно, как бушует набережная! Наши массы! Наши плакаты качаются – читайте, пока ещё не погас закат.
(Уже выходил Чхеидзе туда, их успокаивать, поднимали его на крышу автомобиля, а он благодарил рабочих за их пролетарскую бдительность и уговаривал ждать терпеливо до завтра, пока опубликуется в газетах Разъяснение, – жалкий старый шут; подошёл свежий большевик, тут пересказал через ряд.)
И ещё один меньшевик. Испытывает, заячья душа, глубокое восхищение перед тем, как Исполнительный Комитет сумел выйти из безвыходного положения.
Само собой, после каждого соглашательского выступления дружно-слитный сектор большевиков поднимал такой топот, шум и свист, что заглушал всё собрание. И каждый оратор уже заранее поглядывал в их сторону с опаской.
Но вот выходит русобородый красавчик Чернов. С этим следует осторожней, чтобы не конфликтовать со всей партией эсеров. Коллонтай дала знак своим – пока не шуметь.
А Чернов – не оценил молчания большевиков и стал с издёвкой разбирать выступление Каменева. Нам надо было показать, что революционная демократия сильна, что мы можем давить на правительство, – и мы показали. (
И зал, в отместку большевикам, бурно аплодирует. Коллонтай сжала губы – подходило ей взорваться и всё исправить.