Красное колесо. Узел 4. Апрель Семнадцатого. Книга 1

А тут – подпал под «коронационный» манифест, стал свободен от надзора. (По удачливому стечению – никогда в жизни больше не попал ни в тюрьму, ни в ссылку, ни под надзор.) И так неудержимо вдруг потянуло за границу! – погрузиться целиком в происходящую там борьбу идей и теорий! впитать в себя последние слова мировой социалистической мысли! – сколько было притягательного, многообещающего. И вот с чем можно было совместить: там, за границей, создавать и печатать литературу для революционной пропаганды в русской деревне! Сказано – сделано. Исхлопотал заграничный паспорт, заделали ему в каблук примерный устав будущего революционного крестьянского братства – и в 1899 через Петербург он поехал в Цюрих, везя с собой видение назревающей аграрной революции. Познакомился в Женеве с Плехановым – но жестокая словесная схватка, не сошлись. А на следующий год был и в Париже и знакомился с доживающими старыми народовольцами, перенимал их живую традицию. Потом снова Женева. Михаил Гоц стал лучшим и ближайшим товарищем, даже сказать «брат» – бледно для такой духовной близости. Так, между Женевой и Парижем, потекли года. (Партийных денежных средств всегда хватало, зарабатывать на жизнь не было нужды до войны 1914 года.) Безчисленные бури на собраниях русских колоний. Начал печататься и в России, в «Русском богатстве», на философские темы, хотя ещё и сам испытывал необходимость философски довооружиться. Но главная задача была – заграничная заготовка литературы для деревни, для этого создали Аграрно-Социалистическую Лигу. Средства для печатания нашлись, однако: какую именно литературу надо писать? сколько её изготовить? как переправить в Россию? и кто её будет там распространять и объяснять? Собственных отделов и агентов в России Лиге создать так и не пришлось.

Да в 1902 стал задумываться Чернов, не вернуться ли ему в Россию для живого дела? Но Гершуни раскритиковал: «От вас ждут выяснения партийных перспектив, партийной программы, стратегии, тактики. Ведь вы – ученик Михайловского». И он – остался в Европе, заполнять бреши теории, в том числе – и теории террора. (Писать о терроре, не совершая его сам, – тяжёлая, неловкая обязанность для эмигранта.) Да Чернов и был по призванию – писатель, перо его никогда не уставало, и много было написано такого, что никогда и не печаталось. Он был и знаток поэзии, и сам немного поэт (ценители очень хвалили его переводы из Верхарна), да и сатирик (заполнял раешник своей «Революционной России», главного эсеровского органа). Но более всего интересовала его, конечно, европеизация народничества (несколько, увы, провинциального), ввести в него западную социалистическую традицию. Найти теоретические обоснования для союза рабочих и крестьян. Писать инструкции по работе в деревне. А уж «устав крестьянского братства» он теперь усовершенствовал, копируя с сельскохозяйственных рабочих Сицилии.

Тем более что Боевая Организация действовала сама собой, без ЦК. Это было время расцвета эсеровской партии, ряд громовых актов, завершённый двумя блестящими, новой динамитной техники, – разрывы фон Плеве и Сергея Александровича, и авторитет партии стоял небывало высоко и в России, и в Интернационале (получили в нём место). Осенью 1904 Чернов представлял партию на парижской конференции всех левых и левейших партий (только приезд социал-демократов сорвал Ленин), где Чернов увидел и старого знакомого Милюкова. (Двадцать лет назад к этому ещё молодому приват-доценту приходил Чернов-студент, ещё не веря в силу собственного пера, просить переработать брошюру Тан-Богораза, для народа. Милюков же когда-то и председательствовал на споре народников и марксистов и казался вполне своим, – как причудливо трансформируются знакомые фигуры на фоне десятилетий!) А в 1905, на Манифесте 17 октября (ловушка? заманивают революционеров, чтобы потом арестовать?), стало ясно, что в эмиграции не усидишь. И хотя братья Гоцы отговаривали, что члены ЦК не имеют права рисковать собою, – Чернов счёл нужным ехать. Неужели революция?!?

Но петербургскую ситуацию оценил как крайне непрочную: правительство сильней, чем оно думает, а просто растерялось. Если мы возьмёмся его «добивать», то оно перейдёт к мужеству отчаяния и нам придётся плохо. Нет, нужна огромная осторожность в нападении. В Москве пытался предотвратить стачку-восстание, но тщетно. (Эсеров уже упрекали, что они стали осторожнее социал-демократов, поменялись местами.) Увы-увы, ложны оказались иллюзии некоторых эсеров, что проснувшаяся мужицкая душа захвачена революционным движением и вот крестьянство целыми сёлами сразу повалит в Крестьянский Союз, – эсеровские лозунги не затронули наболевших струн крестьянского сердца. И войска – не переходили к восстанию. Старозаветные основы государства российского – не рухнули. И весь состав ЦК эсеров, так и не легализовавшись, уехал за границу.