Красное колесо. Узел 4. Апрель Семнадцатого. Книга 1

Первое, что сделал, разъяснил в большой статье, с точки зрения истории нашей революции: обыватель – всегда ждёт пришествия антихриста, и вот ныне явился Ленин. Не в силах говорить на уровне идей – говорят о лицах. Поспорили у дворца Кшесинской несколько запальчивых собеседников – в горячечном воображении обывателя уже встаёт фантом гражданской войны. Ленин только может благодарить врагов за эту безплатную рекламу, его может только радовать ненависть буржуазии, но мы, его идейные противники из социалистического лагеря, не должны раздражаться, чтобы не попасть в одну кучу с буржуазией. А Ленин – просто жертва тех ненормальных политических условий, когда проклятое самодержавие всех загоняло в подполье, и неизвестно было, кто же ведёт за собой большинство партии, каждый претендовал. И множились маленькие муравейники со своими лидерами, и создавались властные характеры с раздутыми претензиями. Ленин – крупная фигура по своим задаткам, но безпощадно измельчённая обстоятельствами своего времени. И у него есть импонирующая цельность, он весь как из единого куска гранита, но круглый как биллиардный шар, зацепить его не за что, и он катится с неудержимостью, сам не знает куда. Его ум – однолинейный: не знаю, куда я иду, но я иду решительно. Преданность революционному делу пропитывает всё его существо, человек безусловно чистый, но он не понимает истинных интересов социализма. От однобокого волевого устремления у него несколько притуплена моральная чуткость. Он, конечно, просто не подумал, что выхлопотать у Вильгельма право на проезд – недалеко уходит от позора подачи прошения на высочайшее имя. Да и чрезмерным тактом он никогда не отличался, всегда у него виноваты противники, и бей их. У него огромный запас энергии, но доселе он был осуждён на измельчание в микроскопической кружковой склоке, отсюда его оскорбляющий жаргон, скрипит как железом по стеклу, фехтует тяжеловесной оглоблей, и она своей инерцией господствует над его движениями. Он поддерживает правду, как верёвка держит повешенного. Но мне смешны страхи, что Ленин разломает новую русскую жизнь, мне смешно, когда Ленин гипнотизирует внимание целых газет. В Ленине просто говорит опьянение воздухом революции и головокружение от высоты, на которую его вознесли события. Не надо пугаться чрезмерностей Ленина – их локализируем мы, социалисты, и тем скорей, чем меньше нам будет мешать гвалт перепуганных заячьих душ. Так не надо разжигать страстей против большевиков, они наши товарищи по подполью. А проще всего было бы – привлечь их в единое социалистическое правительство, от трудовиков до большевиков.

Сейчас, может быть, главная задача: как по всей необъятной России быстро отстроить единообразные Советы крестьянских депутатов – и уверенно опереться на эту третью демократическую силу. Чернов фактически становится теперь вождём русского трудового крестьянства.

А в ИК СРСД он нашёл слишком мало циммервальдского духа – и начал уже давить на группу президиума. Однако сомневался теперь Чернов в своей прежней формуле, что сразу после победы над самодержавием надо открывать фронт против либералов. По приезде из-за границы Чернов в Контактной комиссии был главный инициатор, чтобы Милюков посылал ноту, поддержал бы циммервальдский энтузиазм в Европе. Но сейчас, когда нота была изгажена Милюковым, – ещё следовало очень подумать, сваливать ли всё целиком Временное правительство.

А Милюкова – конечно убрать, переместить.

Бывший робкий студент смещал своего бывшего уверенного доцента.

* * *

Хороша у курицы ходá, да переломлена нога

* * *

68

Алексеев рано утром у генерала Корнилова.

Генерал Алексеев привык подниматься рано поутру. А на чужом месте не спится – так ещё раньше.

В Петербурге же всегда долго спали. А минувшую ночь всю насквозь его хозяин Гучков просидел на заседании, так теперь тем более спал. А с Гучковым-то и надо было больше всего говорить.

Весь вчерашний день проклубился несчастливым сумбуром. И доклад правительству скомкался. Как неудачно приехал. А сегодня, 21 апреля, в пять вечера надо уезжать. Но тут и сегодня никому не до Верховного. Живут своими склоками.

Возвращаться в забытую армию – ничего не решив? И опять – всё решать по телеграфным аппаратам?

Тихо встал Алексеев в отведенной ему небольшой комнатке, помолился на восток. Пошёл в аппаратную к прямому проводу, вызвал Деникина, узнал новости, распорядился.

И всё равно рано. А Гучков ещё и болен, он долго может спать.