Ленину взялся упорно возражать Ангарский. Что у крестьян никакой идеи национализации не было и нет, он свидетельствует об этом как долго работавший в деревне. Что все те петиции и приговоры, на которые Ленин ссылается, составлялись вовсе не крестьянами, а идеологами-интеллигентами. Что – нет большего собственника, чем крестьянин, и потому он массами валил из общины, когда разрешили выход на отруба, и теперь хочет не национализации вовсе, а укрепить и расширить свою собственность.
И это показалось – гораздо убедительней.
Но Ленин, нисколько не смутясь, вскочил отвечать, сверля укрытыми глазами, быстро поворачивая голову и ещё быстрей двигая руками. Что он не имел в виду, что крестьяне имеют
И хотя Ленин не объяснил, как это ведает крестьянин о мировых хлебных ценах, – возражения Ангарского тут же были отклонены решительным голосованием, без прений.
И Саша уже начал сомневаться: нет ли у Ленина какой-то алогичной таинственной силы воздействия? Не из чего бы всем сплошь и сразу быть покорёнными его доводами. Или, может быть, большевиков так мало, что они боятся ещё далее разрозниться?
И подумал Саша: если был бы делегатом – разве стал бы он от этого хуже видеть перекидчивость ленинских построений? Стал бы послушно голосовать?
Но в этом общем стремлении к единству – была сила, не свойственная другим партиям. Сила быстрого дела вместо нескончаемых рассуждений.
Конференция распределилась неравномерно: заседали пять дней, а все решения сгустились на последний вечер сегодня, в субботу, когда уже и часть делегатов уехала.
На некоторые доклады вместо Ленина выходил Зиновьев, его точное эхо. А сегодня по национальному вопросу докладывал Сталин. Этот справлялся заметно хуже Зиновьева: видно, что старался следовать указанному, вычитывал готовую резолюцию, но без зиновьевского напора, и голос тише, не слишком уверенно получалось, очень уж скромен. И что-то в нём вызывает насмешку, манера ли важно высказывать проходные вещи как своё открытие: «нет национального гнёта в Швейцарии, Швейцария приближается к демократическому обществу». А суть доклада была самая простая, неоспоримая: что нации, которые захотят отделиться, имеют на то право, хотя партии пролетариата остаётся агитировать иногда за отделение, а иногда против. Так, лично он, Сталин, против отделения Закавказья или татар, да думает, что и 9/10 народностей не захотят от России отделиться. И спорил против Бунда, что нельзя искусственно стягивать людей в нации.
И Саша, пожалуй, не видел в том ошибки. И весь объём национального вопроса не казался ему ни спорным, ни трудным.
Но кого-то он очень задевал. Тут же, вслед, с контрдокладом выступил низенький суетливый Пятаков, недавно из Европы, но уже побывал и в Киеве. Он был остро наточен на теоретические формулировки, на то, как думают и мыслят десятки разных социалистических умов в Европе. А сборная мысль его была та, что национальные чувства только отвлекают пролетарские партии и целые народы от задач классового освобождения, что независимость наций – устарелый отживший момент, она никому не нужна, да и совершенно невозможна: ведь между буржуа и пролетариатом исчезают последние остатки взаимопонимания. И если польская буржуазия потребует отделения Польши, – то мы не посчитаемся и с польским большинством и не дадим отделяться. С точки зрения классового расчленения общества, Сталин ставит вопрос метафизически: надо считаться с волей класса, а не нации, борьба за национальное государство в настоящее время есть борьба реакционная, «право наций на самоопределение» уже теряет реальную почву под ногами, это безсодержательное право, осуществлять его – вредно. И так мы в Киеве отвечаем социал-демократам Украины: мы держим курс на мировую революцию! Лозунг современности: прочь всякие границы!
Послушал Саша – а хорошо! В этом действительно была широта и высота замысла, дыхание Будущего. И правда так? Конечно, нации будут отмирать, и не жалко. Человечество должно быть единослитным.