Красное колесо. Узел IV Апрель Семнадцатого

– Может быть, тут подумают: мол, вы, эмигранты, так долго жившие за границей и не видевшие Россию, – что вы можете сказать о ней? Если я долго жил в Европе, может быть, я не знаком с русским крестьянином? Но я и там видел тёмные углы. И я очень хорошо знаю русского крестьянина: он любит, когда ему режут правду-матку. И я заявляю: да, вы ещё недостаточно организованы, чтобы взять власть. Я вам советую поехать туда на заводы (значит в Европу, сбрендил уже), и вы убедитесь, как медленно завоёвываются народные права, несмотря на большую культуру.

И ещё, и ещё: как для партии эсеров интересы крестьянства выше всего, и как не организованы наши солдаты, и даже сам наш Совет… И разве, положа руку на сердце, мы отчётливо понимаем политическое положение момента?

Наконец, и никем не останавливаемый, – иссяк. И неизбалованная толпа аплодирует ему. (Разумеется, большевик – ни один.) И тут – Чхеидзе выкидывает предательский номер: предлагает – прекратить прения! Полчаса сносил невыносимую болтовню – а теперь прекратить прения?!

Сколько есть ножек у скамей, сколько топота у ног, сколько есть воздуха в глотках – ураган негодования большевицкого сектора! И пронзительный свист разбойничий. Ка-ак? Не-е-ет!! Большинству можно, а меньшинству нельзя?! Позо-ор!! Диктаторская власть!! Провокаторы!! Долой их!!

– Уходим! Уходим!

Кто скидывал куртку – надевает. Уходим! Позор! Провокаторы! Диктаторы! Подавляют свободу мнений!

Какая радость во всякой схватке!

Мы – меньше четверти зала, а подняли шум за четыре таких зала.

И президиум уступает, и Коллонтай всходит на трибуну. (И солдаты разинули рот на красавицу!)

Упущено? невозможно? А – повернуть зал! Вскинув прекрасное лицо, откинув кудри, со всею звонкостью красивого голоса:

– Я призываю Совет рабочих и солдатских депутатов – к непримиримой борьбе против Временного правительства!! Оно идёт рука об руку с английской и французской буржуазией!

Резкий голос, по нервам:

– Зато не с германской…

Вперёд! своё:

– Политика нынешних вождей Совета – глубоко ошибочна. Попытки примирения с Временным правительством, размножение бумажек – пустая оттяжка! И грозит нашему Совету расхождением с волей революционных солдат на фронте! и в Питере! и с нашими зарубежными братьями!

Каждая фраза – как лозунг! как выстрел! призыв к опоминанию! Должны ж они быть подвластны чувствам! – и чувству любования неотразимым оратором, и великому чувству Интернационала:

– Берегитесь!! Не принимайте компромиссной резолюции! Хотя её защищают популярные люди – но она ложна! Подумайте о Карле Либкнехте в германской тюрьме! Вы протянули народам руку мира – а сами сохраняете империалистическое правительство? Не разбивайте нашей всемирной армии! И социалистам не место идти в одно правительство с буржуазией! Мы должны готовиться к моменту, когда власть перейдёт к нам, к Совету рабочих и солдатских депутатов! И только тогда мы получим мир!

А – слушают! Это – смело, это прямо, это не увёртки соглашателей. А ещё теперь о-ше-ло-мить потоком предложений: немедленно устроить всенародное голосование по всем районам Петрограда и окрестностей! – как относятся к ноте? какую партию поддерживают? какого хотят правительства? На заводах! в полках! на улицах! – всюду устраивать мирные дискуссии и митинги! Полная свобода обсуждений! (И сумбурить столицу на несколько дней.)

Видела краем глаза: к президиуму пробиваются Войтинский и Дан. Не придала значения (слова не отнимут). Потом – потеряла их, ушли ей за спину, и не видела, как они поднялись и шептались с Чхеидзе и Церетели, – и вдруг Чхеидзе набрал голоса перебить Коллонтай, и голос был так необычно болен как будто сын его застрелился только сию минуту:

– Товарищи! Срочное трагическое донесение. Соблюдайте спокойствие.

Ах, перебил. И этому тону – она растерялась возразить. В зале сразу – гробовая тишина. А Войтинский (цепляет сердце, что вместе с Саней был в аварии) тут же подхватил от стола президиума: вот, они ездили сейчас в типографию „Известий”. И чему свидетели сами: на углу Садовой и Невского стрельба пачками! На толпу безоружных солдат и горожан набросилась другая толпа, вооружённых, и открыла беспорядочную стрельбу. Все бросились врассыпную, падали на землю, сразу никого. Осталось два убитых солдата, несколько раненых, а вооружённые ушли, откуда пришли, по Садовой.

– Кто они? кто они? – голоса из зала резкие.

(Упало сердце Коллонтай: опять наши, шляпниковская гвардия. Как несчастно! Теперь – мы горим.)

Но Войтинский, – всё же для каждого социалиста есть рубеж социалистической совести:

– Я знаю, кто они, из какого места. Но пока считаю преждевременным называть.

– Это большевики! – орут из зала.

– Долой мерзавца! – хором кричат наши сразу же, не подведут. – Оскорбляет целую партию! – А кто и кинулся пробиваться на голос, морду набить.

Во всём зале – перекаты криков, ругательств, кажется – перестрелка начнётся вот сейчас тут. Чхеидзе без перерыву звонит в колокольчик, но только по соседству его и слышно.