Красное на голубом

– Нет-нет, пусть она не переживает и ничего такого не придумывает. Это мы с Наташей сочтем за честь пригласить вашу семью к нам на ужин. Думаю, после того, как мы познакомимся поближе и когда она увидит и Костика, и Наташу, она поймет, что мы – простые, гостеприимные люди.

– Хорошо, спасибо.

– Кстати, о моем сыне. Он подает большие надежды. Понимаю, не очень-то хорошо расхваливать свое дитя, но он у нас действительно на редкость талантливый мальчик. Я помог ему открыть дизайнерское бюро, и у него, представьте себе, у этого юноши, сейчас столько заказов, что он подумывает даже открыть филиал в Москве. Ему уже подыскивают там помещение под офис. Думаю, половина его команды тоже переедет туда. Вот только боюсь, что и Наташа, жена моя, тоже меня бросит и поедет в Москву следом за сыном – заботиться о нем, варить ему щи и печь пирожки. Ну да ладно, что-то я сегодня разговорился. Значит, Маргарита согласилась. А это – главное. Передавайте ей большой привет от всех нас. Всего хорошего, Марк Александрович. Я позвоню вам, чтобы сообщить точную дату и время ужина.

Он ушел. Марк долго еще смотрел на дверь, спрашивая себя – хочется ли ему знакомиться и дружить с этой семьей? И как отнесется Рита к тому, что ей все же придется писать портрет парня, который может ей и не понравиться? Да и станет ли она это делать? Она же такая… в любую минуту может передумать.

В кабинет влетел Локотков.

– Лева, мы что, горим? – осадил его Марк. – Что ты летаешь по коридору, как вертолет?

– Не знаю. Думаю, что, если увеличить темп жизни, успеешь больше, – философски заметил раскрасневшийся от движения и успевший вспотеть Лева. Он был молод, полон сил и оптимизма. Рядом с ним Марк чувствовал иногда себя старой развалиной, человеком угасающим и склонным к ипохондрии.

– Еще один труп, – выдохнул наконец Локотков и откинулся на спинку стула, расслабился. – Уф!

– Какой? Где?

– Там же, в тех же самых посадках, только подальше, недалеко от железнодорожного переезда. Молодая женщина. И нашел ее, представь себе, тот же парень, из местных.

6

– Говорю же, у меня пропала жена! Я понимаю, у вас свои правила, надо подождать три дня или что-то в этом духе, а я вам говорю, что моя жена – не такая женщина, которая может исчезнуть, уехать, не предупредив и не позвонив. Возможно, конечно, что ей стало, предположим, плохо на улице и ее подобрала «Скорая». Мы с ее подругой обзвонили все больницы – женщин с ее приметами не поступало. Но если она исчезла так, как исчезают все те люди, о которых постоянно показывают репортажи по телевизору? Может, ее напоили чем-то или сделали укол и куда-то увезли? Вы поймите, я схожу с ума! Вот, посмотрите на фотографию. Она молодая, красивая… прошу вас, начните действовать! Вы же можете оформить мое обращение, скажем, задним числом, как если бы я пришел к вам три дня назад. Я могу и денег дать, если вы пойдете мне навстречу.

Герман Овсянников дрожал и ничего не мог поделать с этой гнусной дрожью. Подумалось еще, что вот так, вероятно, дрожат люди перед пытками, перед смертью… его просто всего колотило изнутри, и контролировать этот процесс он не мог. Плюс к этому, от страха и нехорошего предчувствия у него разболелся живот. Дашка тоже сказала, забывшись, что он все же не ее подружка, а мужчина («любовник на пятнадцать минут», так она его охарактеризовала, дурища), что у нее болит живот. «Это нервное», – заключила она и помчалась в туалет. У нее все – «нервное». Она сама такая, нервная, непоседливая, да к тому же еще и паникерша. Вместо того чтобы успокоить его, довела до стрессового состояния, до дрожи во всем теле. Даже зубы его стучали. Надо было выпить, и побольше, а уж потом ехать в милицию.

Молодой милиционер слушал его и кивал головой. Да, он со всем согласен, он понимает, но ничего поделать не может. Герман вдруг ощутил такую тоску и печаль, что устало опустился на деревянную скамейку для таких же, как и он, печальных посетителей (вряд ли сюда заглядывают на огонек счастливые люди), расставил ноги, опустил голову и крепко стиснул ее руками. Где-то глубоко внутри него кто-то стонал и рычал, выл и кричал. А в груди появилась стойкая, твердая, как металл, боль, словно в самую его душу вбили острый кол.

Он слышал, что где-то поблизости произошло какое-то движение, кто-то пришел, что-то сказал, после чего его тронули за плечо, и уже другой милиционер спросил его, нахмурив брови:

– У вас имеется фотография вашей жены?

– Сто!!! – Герман достал из кармана приготовленную заранее пачку снимков с изображением Ирины. – Держите.

Милиционер быстро пробежал по ним взглядом, потом кивнул, бросил быстрый и какой-то болезненный взгляд в сторону своего коллеги, который только что объяснял, что милиция пока-де бессильна ему в чем-то помочь, после чего показал Герману плохую – мутную, словно присыпанную черной пылью, ксерокопию другого, большого снимка с изображением женщины. Белое одутловатое лицо, прикрытые глаза. Он не понял, зачем ему показывают эту некрасивую женщину.

– Скажите, вам знакома эта женщина? – запинаясь, спросил его первый милиционер.