Красное самоубийство

О культе Сталина сказано и написано бесконечно много. Тем не менее ко всему этому можно, наверное, добавить еще одно соображение. Дело в том, что он сам никогда не верил в торжество коммунизма, то есть того самого коммунизма, о котором мечтали многие выдающиеся мыслители разных эпох. Он знал, что с помощью только большевистской демагогии не удастся заманить весь мир в советскую ловушку. Значит, его можно только завоевать, покорить. История учит, что такие замыслы удавались (и то – отчасти) только великим завоевателям, которые при этом обязательно трансформировались в живых богов (например, Чингисхан, Александр Македонский, Наполеон). По тому же пути пошел и Гитлер. Похоже, что это одна из неопровержимых исторических закономерностей, а историю Сталин в семинарии неплохо освоил: обожествляя сам себя, он не просто тешил больное самолюбие, а сознательно готовился к роли всемирного повелителя, в данном случае под красным знаменем мировой революции.

Чтобы по всем правилам науки получить представление об океанской воде, не потребуется даже полного ее стакана. Вот и мы здесь попробуем поступить по такому же рецепту. Из множества характерных признаков культа Сталина вспомним только об одном – славословии в его честь. В тридцатые года прошлого века не знающее никаких пределов возвеличивание вождя хлынуло мощным потоком, лавиной, стало всеобщим (всенародным!) делом. Самая изощренная лесть стала обязательным компонентом искусства и литературы. Вот одна из сотен, тысяч книг («Песни о Сталине», Гослитиздат, 1950 год). Ее авторы – все более или менее известные тогда поэты. Больше, чем монбланы лести, поражает убожество этих виршей, все эти расхожие «родной отец», «орел», «садовник», «солнце» и т. п. Какая-то прямо-таки вопиющая и вопящая о себе неискренность прет из каждой строки. По-моему, достаточно пролистать этот сборник, чтобы получить вполне точное представление о том страшном времени.

Вот пишет один из самых известных русских поэтов и умудряется в нескольких строчках назвать Сталина и «самым большим человеком», и «самым большим полководцем», и «самым бесстрашным и сильным», и «солнцем весенней порою», и «самым любимым и мудрым», и «самым большим садоводом», и «правдой народов» и т. п. Он же пишет в другом своем стихотворении:

В мире нет человека
Дороже, роднее.
С ним и счастье счастливей
И солнце светлее.

Уверяю, что это написал действительно талантливый человек! А вот стихи другого очень известного поэта, называются они «Садовник»:

Все ему проверить надо
Взором пристальным своим,
Чтобы каждый корень сада
Был по-своему любим.
Он помощников расспросит,
Не проник ли вор тайком?
Сорняки, где надо, скосит,
Даст работу всем кругом.

Это уже не просто удивительные стихи, а страшные... Или еще, все из той же книги, но уже другого автора:

Любимый вождь, отец родной,
Громя врагов со всей страной,
Ты, Сталин, создал дивный строй.

В той же книге два известных поэта сочинили вместе такое:

Славься, первый полководец, наш отец, учитель, воин,
Гений счастья и свободы, нашей правды торжество!
Славься, наш народ великий,
Вождь любви твоей достоин,
Как вождя и полководца ты достоин своего!

Этих обоих старается переплюнуть другой автор сборника, он пишет о Сталине так: «Солнца ярче слава твоя, меда слаще имя твое», «Мысли твоей не меркнет свет, мощи твоей предела нет...»

И еще немного из других источников, каких было, повторим, многие сотни и тысячи! Итак:

Сталин в каждой мысли у нас.
Сталин в каждом сердце у нас.
Сталин в каждом деле у нас.
Сталин, сердце мое, спасибо тебе!

Есть ли слово такое,

Чтоб все в нем соединилось.
Чтоб все в нем, в едином слове,
Было заключено?
Да, оно есть! Природа
Сделала эту милость –
Вот оно это слово:
– Сталин! – звучит оно.

Или еще одна «милость природы», такое вот поэтическое восклицание:

«Сталин! Второе рожденье земли». От таких утверждений уже полшага до обожествления. И эти полшага смело делались: «Всю жизнь окропил он живою водой». Даже такой специфический жанр, как колыбельная песня, не уберегся от всеобщей истерии (правда, истерии очень хорошо организованной!). Вот, например, из «Колыбельной» тех лет: