Красное самоубийство

Как видите, про эту революцию здесь не забыли! Так что не зря мы ведем о ней речь. Но, чтобы ее осуществить, одного героизма и раболепия, о которых речь шла выше, было недостаточно. Требовалась еще ненависть. К врагам внутренним и внешним. Ее воспитанием в советском человеке без устали занималась пропаганда. Ненависти надлежало быть только классовой и массовой, на нее претендовало само государство. Тогда во всем царило только коллективное начало, требовалась железная классовая сплоченность. А ее оборотной стороной являлась, естественно, классовая ненависть, которая, повторяем, усиленно культивировалась. Считавшийся советским классиком поэт Э. Багрицкий писал:

...Век поджидает над мостовой
Сосредоточен, как часовой,
Иди и не бойся с ним рядом стать,
Твое одиночество веку подстать.
Оглянешься, а вокруг – враги;
Руку протянешь – нет друзей;
Но если он скажет: «Солги!» – солги!
Но если он скажет: «Убей!» – убей!

Н. Асеев, не менее известный коллега Багрицкого, мыслил так:

И если где-нибудь
белая стерва
Вновь загнусавит
про красный террор, –
Вбить кулаками
обратно слюну
В лживую глотку
Я первый клянусь.

А вот еще одно страшное поэтическое свидетельство:

Расстрелян враг,
но я о том жалею,
что пулю в сердце
каждому злодею
всадить за всех
не поручили мне.

И постоянно во всей этой чудовищной дьявольской свистопляске звучит все тот же интернациональный мотив, все тот же призыв ко всем людям зажить по нашему образцу, внедрить хоть насильственно наш советский образ жизни. Вот наш классик А. Твардовский пишет в своей известной поэме «Страна Муравия»:

Да отпусти меня райком, –
Я б целый свет прошел пешком,
По всей Европе прямиком
Прополз бы я, проник тайком,
Без тропок и дорог.
И правду всю рабочий класс
С моих узнал бы слов:
Какая жизнь теперь у нас,
Как я живу, Фролов.

И где б не мог сказать речей

Я мог бы песню петь:
Душите, братья, палачей,
Довольно вам терпеть.

И шел бы я, и делал я

Великие дела.
И эта проповедь моя
Людей на бой вела.

Остается только напомнить, что Твардовский вырос в деревне, и вся его семья потомственных крепких крестьян была выслана в Сибирь как кулацкая, пощадили его одного и превратили всю жизнь его в сплошную муку. Так что он знал об ужасах коллективизации не понаслышке и потому воспевал преступную коллективизацию, беспокоясь за судьбу сосланных родных. Под стихотворные призывы такого происхождения мы и собирались покорить весь мир!

Да, мы собирались принести другим народам счастье (каким мы его понимали), а сами уже привычно сгибались под непомерной тяжестью сталинской диктатуры, придавившей собственный народ. Недаром Хрущев пишет в своих воспоминаниях:

«Начало такой войне с народом было положено в 1934 году (а не в 1917? – В. Н.), когда был убит Киров. Он был убит, я в этом убежден, по заданию Сталина, для того чтобы встряхнуть народ, запугать его: вот, дескать, враг протянул свои щупальца и убил Кирова, теперь угрожает всему руководству страны и партии... Не Берия выдумал Сталина, а Сталин выдумал Берию. До Берии был в НКВД Ягода. Из него Сталин сделал преступника, руками его людей убил Кирова. После Ягоды был Ежов, Сталин и из него сделал убийцу. После Ежова пришел Берия...»