Красное самоубийство

В 1940 году Керсновской было 32 года. Она жила тем, что трудилась на земле на себя и на мать, любила свое дело и работала за пару мужиков. За несколько лет до этого она окончила гимназию, и отец хотел, чтобы она училась дальше, а находившееся в упадке их небольшое хозяйство хотел продать. Но Евфросиния очень прикипела к сельской жизни. В 1939 году отец умер, и она стала хозяйничать самостоятельно. Она вспоминает:

...

«И вдруг по радио: “Советский Союз заявил о своих притязаниях на территорию Бессарабии…” Теперь даже трудно себе представить, что сердце, которое, как мы знаем, должно быть “вещуном”, ничего не возвестило. Как будто еще совсем недавно в Прибалтийских республиках не произошла катастрофа (мы их оккупировали – В. Н. ) и как будто мы не могли догадаться, во что это выльется?!»

В разгар лета 1940 года перед босоногой Евфросинией, ловко орудовавшей вилами, появились наши кавалеристы, обратились к ней:

«– А скажи-ка, где у вас здесь барин?

– Барин – это я!

… Душой я тянулась навстречу этим людям: ведь это были свои, русские. Вернувшись в дом, мама сказала:

– Ты обратила внимание, как он произнес “мамаша”? Мне он стал сразу близок, как сын…

Она ласково и смущенно их угощала, наливая чуть дрожащей рукой холодное ароматное вино».

Но это была только первая встреча. Потом были и другие. Керсновская вспоминает о нашем «политруке, очень любившем поговорить на политические темы». Она пишет о нем:

«Как-то, присмотревшись к тому, как живут у нас рабочие, отнюдь не богатые люди, он с досадой воскликнул:

– Мы 23 года боролись, голодали, всякие лишения переносили, чтобы принести трудящимся всего мира свободу… А вы тут жрете колбасы и белый хлеб!

Простая деревенская девчонка, работавшая у кого-то прислугой, ответила политруку на это:

– А разве мы вас просили голодать 23 года, чтобы освободить нас от колбасы и белого хлеба?»

В этом столь коротком обмене мнениями – смысл той трагедии, которую принесли с собой наши солдаты на своих штыках. Пожалуй, вопрос политрука и ответ ему можно было бы сделать эпиграфом к этой книге…

Что еще, кроме таких недоуменных вопросов, мы могли принести с собой в чужие земли? Наши карательные органы, так называемое раскулачивание и коллективизацию по нашему ужасному образцу… Керсновская рассказывает, как к ней пришли несколько местных жителей после митинга, о котором вспоминали так:

...